Обол

раскрываю рот, и выпадает обол – из того, что нужно, ничего не купить,
маленькие деньги и большие надежды трясутся в одном кармане куртки,
когда я иду; когда я молчу, злость течет, как ток, электризуя воздух и все –
каждый раз извиняюсь неслышно, каждый раз думаю, как прекратить,
но выходит, что касаюсь – и мертво, хоть и не видно сразу, пока не начинает
гнить с пятнышка, с незаметной царапинки у основания ладони, шеи;

разрушение – это процесс, растянутый во времени, которого иногда достает,
а иногда нет, гроза не наступит, пока не грянет гром – я его тащу с собой,
слабо понимая зачем: потому что ненавижу дождь, потому что не знаю,
как отпустить – черная нитка шьет очередную дыру, и иголка сгибается
в пальцах – крючки, на которых мы висим, отрицая вес, – за что платить и кому;

оглядываюсь, и город пуст – воздух трещит по швам, синие всполохи за костями
домов, красные – у меня внутри, буря идет – я кричу, и гром заглушает боль,
как анестетик, чуть больше свободы, чем я себе же могла бы дать, обол –
монетка, у которой едва ли есть цена – катится ко мне назад, и наступает

т и ш и н а.

@темы: злое, нестихи, странная форма

---

зима

закрыть уши руками – тишина, словно из морской глубины,
упирается в ладони, вечность протекает сквозь тонкую кожу
в узкие тёмные вены, что мне делать здесь, если застыло время,
что если, я ношу его в себе – полумертвые тени осени встают по обочинам, шатаются
под фонарями, кому-то кажется, что снег пошёл, кому-то – что нечто
движется: огромный чёрный вал, например, или машина светит фарами,
преломляя прошлое и будущее – тонкая граница не шире запястья,
не шире нескольких порезов, одно на другом, наложения многих лет на лицах
города, как чешуя краски, слезают и хрустят под ногами – сегодня четырнадцатое
ноября, а за углом век двенадцатый или сто двадцатый – движение беззвучное,
словно скольжение, куда я падаю, кто меня хватает за шиворот, плакать или радоваться,
отсутствие времени как категории – страшно услышать похрустывание собой под чьей-то ногой,
белое несётся, несётся и падает,
зима.

@темы: нестихи, странная форма

---

кислота

там, откуда я, темноту наливают на два пальца в стакан и пьют разом,
залпом, чтобы она обжигала глотку, стекая, будто венозная кровь, горячая и вязкая,
но ядовитая, как кислота, и потому чем дольше живешь, тем сильней тебя разъедает –
я видела людей, сквозь которых можно было продеть нить, сквозь которых – канат,
я видела тех, кто ходил, нанизавшись друг на друга, выбрав близость, страх остаться одному,
я видела разъетых пополам – истинно взрослых – только вверх, например, или только низ,
только право или лево – жутковато, но зато понятно, что внутри мы все одинаковы:
белые кости, красное мясо – ничего лишнего, абсолютно ничего;

тут как-то не так, как-то совершенно иначе: все улыбаются, говорят о будущем,
странновато поглядывают на дыру у меня в груди – приходится часто менять рубашки,
сутулиться, прикрываться рукой – и кажется, что я постоянно клянусь в чем-то,
а я не проронила ни звука, не вставила ни слова, потому что рты у здешних – вечный двигатель,
много-много шума ни о чем, какие-то обещания, которые никто не собирается держать,
какие-то сообщения, мелочные факты, бесполезные крики, нытье, возгласы,
господи, как они понимают хоть что-то из того, что несут, как они удивляются
в моменты молчания и сразу дохнут, наверное, а если не дохнут, то ревут,
забившись в угол, потому что обнаруживают отсутствие частей:

боже, где мои ноги, где мои руки, где мое сердце?
боже, почему ночь такая огромная, тяжелая, когда она кончится,

а она не кончится, приятель, потому что это не ночь, а темнота, настоящая, неразбавленная,
чистая кислота, ты ее проморгал, пока болтал, понятно, надо быть внимательней,
иначе больно, иначе тихо и слышно только, как она плещется вокруг и в стакане –
выпей, успокойся и вдохни, пока нос на месте, а то я видела таких, которые дышали костью,
лучше тебе не знать, как это, поверь уж: не из приятных, – плохо быть старым, как ни крути,
но нам с тобой расти и расти, хочешь поговорим об этом – вам тут нравится рассуждать о планах
вроде бы, хотя на самом деле чесать языками о себе, у нас таких бьют в подворотнях –
не любят короче, но я в чужом монастыре со своим уставом, так что все нормально,
наверное, я не знаю, приятель,

хочешь пойдем в мой край, там темно и тихо, в темноте никто не говорит понапрасну,
в темноте мало звука, но много чувства – через боль обычно, но только так можно вырасти –
заткнувшись и походив с собой, дыра на дыре, приятель, дыра на дыре –
чем дольше живешь, тем сильней тебя разъедает, а как ты хотел, всегда быть целехоньким, что ли,
забавно,

смени-ка рубашку
и пойдем.

@темы: нестихи, странная форма, недозлое

---

в последнее время все очень спуталось, поэтому снова возникает дорога, которая помогает мне найти хоть какой-то способ движения, ощущение удушья возникает тоже, но оно о другом, пожалуй.

Есть машина, я и душная летняя ночь, стекающая по плечам приторным сиропом боли,
я улыбаюсь, но глаза холодны, не смеются, молчат, как молчат рыбы, вмерзшие в лед
(обычные могут рассказать многое, но очень тихо)

до океана сотня миль вдоль горы, выпуклые склоны которой вгрызаются, как неровные зубы,
в автомобильный планктон – мне повезло проскочить, я вообще везунчик, любимец судьбы,
которой нет, сделать все самому: чистить ножи всякий раз, когда некто берет их в себя,
как безделушку на память о времени и месте – красные отметины наносятся на карту кожи,
маршруты отчаяния хорошо известны: узкий мир – однополоска с реверсивным движением
(никто не пропускает)

стирать следы пребывания, размазывать под колесами, как масло на тонком кусочке хлеба,
страх похож на вечернюю спутанность – я хочу (не хочу), чтоб меня нашли в хаосе,
который пыльное облако, висящее от асфальта до неба,
окна открыты – рот полон земли, все уже вырыто, нужно прилечь, есть гвозди и молоток
(колотить, колотить, колотить)

сердце слышится скрежетом горячего ветра о сухую кость – я жив, но надеюсь, что смерть
ждет меня так же, как я ее, ненормальная связь, я не уверен, что она не моя сестра,
девчонка с густо подведенными глазами и обломанными о доски ногтями
(доски трехдюймовые из сосны)

встреча старых знакомых близка к тоске и ненависти – океан не спит, как я, но хочет,
долгие годы неспокойсвия не сравнить с моими двадцатью шестью – черное бьется внутри,
кто увидит, тот станет одним из – у меня хорошее зрение – здравствуйте, меня зовут
(имя зачеркнуто).

@музыка: Like Thieves - Alibi

@темы: нестихи, странная форма

---

Короткое про собак
Если неохота читать тут, можно еще здесь.

SPN OS 22.21

Здесь нечасто идет снег. Площадка перед Псарней белеет – и псы с любопытством высовывают носы между прутьев решеток. Неизбывный запах крови свежеет и истончается – несколько недолгих мгновений, прежде чем все снова станет невыносимым. Он вдыхает полной грудью, хоть ему и не надо дышать. Псы чихают и волнуются: что это? что это? что это?

Он, вооружившись железной петлей, распахивает клетки: псы выходят аккуратно, наученные осторожности – сначала выведать, а потом нападать, чтоб наверняка, чтоб раз и навсегда. Мягкие лапы оставляют следы: красная земля, впитавшая многовековую боль, проступает сквозь тонкий слой снега. Он опирается на длинный шест петли и наблюдает: псы рассыпают по площадке, клацают зубами, пытаясь схватить снежинки, некоторые – припадают к земле, утробно рычат и прыгают. Длинные когти разрезают воздух и плоть. Сильные челюсти смыкаются на шеях. Черная кровь гончих брызгает на площадку, как на чернила на лист: смерть пишется, пишется, пишется.

Псы, облепленные снегом, скулят и слабо отбиваются. Псы, взявшие след, раздирают их на части. Он наблюдает еще немного и набрасывает петлю, отнимая разгоряченных гончих от добычи. Шерсть черна и лоснится. Вой несется над Псарней: мы не закончили, охота не закончена, мы на охоте.

– Достаточно, – говорит он, и псы поворачивают к нему головы – пасти ощерены и в пене – и смотрят темными глазами, словно решают, не убить ли и его, но он и так мертв, поэтому, наверное, просто садятся и ждут. Он слышит, как стучат их сердца – горячая быстрая кровь несется по венам, и от туш поднимается пар к Первым Уровням.

Он склоняется над ранеными, рвано дышащими гончими. Такие же темные глаза устремлены на него и просят: помоги нам, помоги нам, помоги нам. Он думает, пока успокаивающе гладит псов между ушами и по холке, что они слишком похожи на собак с Поверхности, и оттого совсем не годятся. Ладонь становится влажной и черной. У сворачивающихся шей очень тихий звук.

Оставшиеся псы спокойны – остыли и принюхались. Снег больше не занимает их – поняли подвох: обрывки душ, намотавшиеся на живые тела, – ненастоящая добыча, да? мы запомнили. Он едва заметно кивает и уверен, что гончие заметили.

Псы свободно гуляют рядом. Лениво зевают. Путаются под ногами.

А где настоящая? Когда охота? Это игра? Ты прячешь добычу?

Он чистит им шкуры, жесткие, словно из стальных щетинок. Он кормит их с рук сырым человеческим мясом, чтобы они знали вкус плоти, чтобы они не забывали, как пахнет душа грешника. Влажные носы тычутся в ладони. Острые когти разрывают кожу играючи. Он не обращает внимания – все затягивается со временем. Он был их добычей очень давно, а теперь заботится – в Аду любят иронию. В Аду ценят преданность. Его псы – эталон верности. Учитель говорит, что они – его отражение.

Он смеется. Он никогда не любил собак.

@темы: Сверхъестественное, фанфикшен, джен, ангст

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

черное к черному

Название: Бутылка, сигареты и пистолет
Автор: Edna
Пэйринг и персонажи: Дин Винчестер
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, AU
Предупреждения: OOC
Описание:
Три коротких истории об одном и том же, но находящемся на разной глубине темноты.

Читать тут

Бутылка

Бутылка

На входе в бар возникает препятствие — невысокий юркий парень с модной стрижкой говорит очень быстро и смотрит снизу вверх, явно путая с кем-то.

— Вот черт, это Вы! То есть я имел в виду, простите. Но это реально Вы! Да мне ж никто не поверит! Можно с Вами сфоткаться? Черт, заткнись, Гас! Просто заткнись. Простите. Не уверен, что Вам понравится здесь.
— Тут наливают?
— Да. Ну, то есть, конечно, тут наливают.
— Тогда сгодится. Ты не против?
— Да-да. Проходите, пожалуйста. Простите. Черт, это Вы! Я до сих пор…

Он не слушает. В зале ярко и накурено. Блестки и огни со всех сторон. Мужчины, переодетые в женщин, беспрестанно улыбаются, хлопают длинными искусственными ресницами. Строят глазки. Он поднимает уголок губ и дважды ударяет пальцами по столешнице. Бармен, в черной униформе выглядящий непомерно тускло по сравнению с толпой, наклоняется вперед, чтобы расслышать то, что он ему скажет. Гас опережает.

— Налей ему все, что он пожелает, — тараторит парень, — неважно, сколько это будет стоить, ты просто не представляешь, приятель, кто это, серьезно, ты просто не представляешь.
— Виски, — говорит он, когда Гас наконец умолкает. — Не разбавляй.

Бармен кивает: не видно, чтобы он был сколько-нибудь впечатлен происходящим или сидящим напротив. Это просто работа, правда? Средство заработать деньжат и, может быть, свалить отсюда подальше. Каждый должен двигаться, чтобы не было тесно. Ему тесно.

— Слушайте, сейчас будет выступать моя подруга. Вы не думайте, она не такая, как… ну, она обычная, в смысле, девушка, но голос у нее ангельский, то есть, я хотел сказать, отличный. Просто великолепный.
— Интересно.

Над сценой свет. Голубовато-белый, как лед. Он отпивает из стакана — вкуса нет совершенно. Виски, как теплая вода. Гас нервно ерзает на стуле рядом в ожидании, когда он поставит стакан на место, чтобы тут же плеснуть в него того же мерзкого пойла. Мелкий подхалим. Бутылка пустеет медленно.

У девушки облегающее платье и действительно стоящий голос. Она поет старую французскую песню о любви, естественно. Ему нравится строчка о клятве на жизни. Ему нравится девушка.

— Как зовут твою подругу?
— Нелли. То есть, я хотел сказать, Элеонор. Сэр.

Сэр.

Он улыбается, закрывает глаза. Все становится черным. Свет мигает. Время для шоу.

— Ну как я была?
— Шикарно, как всегда, дорогая, познакомься с моим другом, ты просто не представляешь, кто это.
— Привет, незнакомец. — Нелли протягивает руку. — Я Нелл.
— Дин. Выпьешь?
— Не откажусь.

Бутылка пустеет стремительно. Он трахает Нелл в подсобной комнате в тишине. Она держится за него как за соломинку. Она молчит и надсадно дышит в ухо. Легкие плохо работают. Сколько песен тебе осталось, девочка? Всего ничего. Ничего — дар для всех.

Когда они заканчивают и Нелл поправляет бретельку платья и смазавшуюся помаду, он думает, что это похоже на время, отрезки чего-то, измеряемые действиями. Крохотные частицы, из которых сложится нечто огромное, что нельзя рассмотреть. Никто не заметит.

— А это ведь даже не свидание, — усмехается Нелл, собирая растрепавшиеся волосы в хвост.
— Тебя это беспокоит.
— Возможно. Я не знаю. Это не совсем… правильно. Тем более, я тебе больше не увижу.
— Никогда.

Он выходит из комнаты, не оглядываясь. Нелл закрывает лицо ладонями.

Прячьтесь, дети.

Никто никого не увидит.

У Гаса новая бутылка и новая баечка ни о чем. Слова выпархивают изо рта, как мотыльки. Он слышит шелест крыльев. Он ненавидит насекомых. Он велит Гасу замолчать, говорит что-то вроде: «потише» или «меньше звука» — и тот подчиняется, естественно. Рот кривится в судороге. Неприятное зрелище. Мертвые слова падают на пол кровяными сгустками, клочками тумана. Он пьет из бутылки. У него сухое горло. Ему тесно.

Гас следит за ним черными глазами, неудобно выворачивает шею. Софиты гаснут один за другим. Свет исчезает. Шоу.

— Ты представляешь, кто я, парень?
— Дин Винчестер. Рыцарь Ада. Сэр, я… всего лишь…

Он наклоняется к странно свернутому телу — руки и ноги под неправильными углами, голова скособочена — и смотрит долго и спокойно, пока парень не начинает дергаться и орать.

— Умница.

Он разбивает пустую бутылку о край стола: осколки зависают в воздухе и рассыпаются пылью. «Розочка» вонзается вопящему Гасу в шею, и тогда кончается даже звук.

Кто не спрятался, я не виноват.

Люди, в блестящих платьях пригвожденные к стенам и полу, растворяются в темноте. Диско-шар вращается, но ничего не отражает. Черный — поглощение света. Поглощение всего, на самом деле. Ему тесно. Он жрет все подряд, чтобы прийти в движение, чтобы ощутить крошку времени у себя под ногами. Его выпустили в неизмеримо малое пространство. Что ему делать?

Что мне делать, м?

Никто не замечает исчезновения бара. Исчезновения квартала. Исчезновения города.

Крупицы собираются в нечто огромное.

Темно.


© feredir

Сигареты

Сигареты

Если из пачки вытряхнуть сигареты и свалить горкой, получится игра типа «дженги», где нужно аккуратно вытаскивать сигареты по одной, не касаясь соседних. Игра на честность, надо сказать: иногда сложно заметить двинулась какая-нибудь или нет. Поэтому он играет в одиночестве. В своей честности он не сомневается. Официантки в забегаловках у дорог — бесконечные «У Бетси», «У Салли», «У Мэри», один раз «У Глории Ли» — это была находка, ей-богу — косовато на него поглядывают и шепчутся, держа прозрачные кофейники. У них, у девчонок — кукольные лица и прически с локонами. Он не знает, отчего они так похожи друг на друга, отчего все места схожи. Возможно, он во временной петле или просто в петле, которая еще не затянулась.

Для игры нужен ровный стол и терпение. С первым обычно проблем не возникает, со вторым — когда как. Иногда вообще не вяжется. Тогда он заказывает пожрать и смотрит по сторонам. Глазеет, как турист, раскинув руки на спинке дивана из красного кожзаменителя. Девчонки подходят и начинают спрашивать всякое, обычно туповатое: «Как тебе Орегон?», «Ты уже видел наш памятник на площади? Он конечно отстой, но все на него приезжают посмотреть», «Ты в городе сегодня? Я заканчиваю в пять». Он улыбается, размышляя о беспечности жителей маленьких городков, о легкомысленности обладательниц маленьких головок с локонами. Он остается ради них. Он увозит некоторых с собой, а потом они пропадают на бесконечной дороге, которая проходит сквозь, но никогда не приводит туда, куда ему хочется. Он мотается бестолково. Хаотичное движение учит неожиданностям, хитрому прищуру и нелюбви. Последнее он считает особенно важным, ведь, если подумать, он любит все, а такое нельзя. Придурком будешь с вечно разбитым сердцем. Свое сердце он ценит, поэтому не задерживается нигде больше двух дней (или ночей, тут уж как пойдет).

Для игры еще нужны правильные сигареты. Тонкие, которые любят девчонки, не подходят, ароматизированные, от которых воняют пальцы, — тоже. Его, пачканные, — тем более. Поэтому каждый раз он покупает новую пачку, как правило «Мальборо», потому что ковбои — это круто. Он может играть довольно долго, если его не отвлекают, конечно. Если отвлекают, приходится просить, чтобы не мешали, а это не нравится никому. Ну ладно, ему нравится иногда. Особенно, когда игра не идет. Руки-крюки временами, что поделать. Те, кто вмешался невзначай, соглашаются: получаются некрасивые, смотрят вслед с укоризной. Он старается не думать, что напортачил. Старается записать поскорее что-нибудь вроде «в следующий раз сделаю лучше» и выкурить, чтобы обещание укоренилось внутри. Реально помогает. Свои сигареты он никому не показывает.

Однажды он пытался научить игре одного чувака, кажется, из Массачусетса, но нихрена. Чувак плакал постоянно. Серьезно, хлеще девчонки был. Он хотел намекнуть ему, что мужики себя так не ведут, но, видимо, недопонимание вышло слишком глобальным — чувак с ним больше не разговаривал, только булькал. Он так и записал потом «Булькающий чувак» — выкурил его где-то на обочине между Пенсильванией и Огайо, когда мочился. Кстати, по его наблюдениям, девчонки в стрессовых ситуациях — как щеночки. Ну в смысле, скулят в основном, и слезы у них крупные, как горошины. Хотя это плохое сравнение. Как капли росы — вот это хорошее. Он видел как-то — как раз курил на рассвете, и трава была такая сочно-зеленая, блестящая, и роса стекала по ней, как по щекам. Романтик он все-таки.

Если бы существовал чемпионат по игре, ну знаете, когда все съезжаются отовсюду, наряжаются в дурацкие футболки с воротничками и эмблемой на спине, типа командный дух и прочее бесполезное, он стал бы победителем. Во всех номинациях. Игра на скорость — есть! Игра на медленность — раз плюнуть! Одновременная игра — я вас умоляю! Но чемпиона нет — и это большое упущение, он считает. Возможно, когда-нибудь он его устроит, если, конечно, сигареты его не прикончат раньше. Если его просто не прикончат. Бывали прецеденты. Копы — народ нетерпеливый и злопамятный. Противно такими быть, наверное. Он каждый раз выкуривает обещание не попадаться.

И, пожалуй, самое главное игре — зажигатель. Ну тот, у кого зажигалка. Специальный чувак, который наблюдает и, когда нужно, подпаливает кончик. Без него вся игра — тупое перекладывание сигарет, трата времени, злость и желание совершить что-нибудь крайне не обдуманное. Крайне убийственное. Раньше положенного срока. А с ним — все чин по чину. Хорошо, что он вырастил себе такого чувака. Правду говорят, хочешь сделать что-то идеально, делай это сам.

— Слушай, Сэмми, как ты относишься к футболкам с воротничками?
— Негативно. Даже не думай обрядить меня в такое.
— Скучный.
— Затягиваешь игру.
— Я почти закончил.

Он вытягивает последнюю сигарету. С ножа капает. Сэм щелкает зажигалкой. Весь мир горит.


©Petite-Madame

Пистолет

Пистолет

Когда у него снова сгибаются пальцы, ему в руку вкладывают пистолет и ждут, что он будет делать. Он спускает курок. Легко, почти не задумываясь. Он зол. Над ним смеются, но говорят, что из него выйдет толк. Проверка проходит на В с плюсом. Наверное, если бы он не промахнулся, поставили бы А и надгробную плиту экзаменатору. Он бы не отказался от последнего. Последнее — его цель.

Его больше не называют по имени — ему выдумывают позывной или лучше кличку, как животному, и он начинает ненавидеть всех еще сильнее. В гневе много энергии. Гнев — атомная бомба. Он носитель смертельного оружия. Механизм готов к работе.

Часы тикают. Метроном отмеряет темп. Целиться — на вдохе, стрелять — на выдохе. У пуль нет души, и у него тоже. Была когда-то, да вся вышла, растворилась в полете до мишени. Если пуля пробивает круг, получается дыра. Дыра на дыре. Дыра на дыре. Он представляет, что это тело, что это мясо, что это его отец.

Как тебе такое, Капрал?

В комнату притаскивают двоих. Он их знает. Один — его друг, другой — игрушка. Это тест на сомнение, а не на выбор. Все и так ясно. Он не закрывает глаза, чтобы запомнить подробности смерти: хлопок, звук падения, красные брызги на противоположной стене, трещины на штукатурке, деформированное тело пули. Игрушка встает и уходит, делая вид, что все в порядке, что ничуть не страшно. Он видел, как дрогнули ее ресницы, когда он отвел дуло от ее лба, как расслабились плечи. Обман почти удается, но он замечает. Капрал протягивает игрушке платок, чтобы она вытерла лицо, испачканное кровью и мозгами. Ему дают ведро с водой и мочалку, ведь следов не должно остаться. След остается на всех в комнате.

Отец ухмыляется, довольный уроком. Уроки жестоки и жестки, как подошвы ботинок. Он дерется, потому что это способ контроля, знания упорядочиваются ударами. Он не пропускает ни одного. Он вырастает. Мальчика съедает монстр. Шкура толстая, пасть ощерена, пена капает. У него крепкая цепь, но все когда-нибудь рвется. И тогда больно.

Пожалуйста, кто-нибудь уведите зверя!

Ему приносят чехол, старый чехол от гитары. Он считает это забавным. Смерть скрывается в обыденных вещах. Отец называет ее Крылом. Имя подходящее. Однажды ему приснилась крылатая женщина с лицом матери. Он чуть не умер в тот момент, лежа на грязном полу после дополнительных занятий. У смерти есть крылья. У него есть крылья тоже. Возможно, они не так уж и различаются. Совсем не различаются.

Он работает. У него зоркие глаза с перекрестием прицела вместо зрачка. У него быстрые пальцы, способные завершить дело за пару секунд. У него спокойное дыхание — сердце холодное, как металл, как лезвия ножей, спрятанных в ботинки. Он ничего не чувствует. У зверя стальные зубы, у птицы острые когти. Он приходит — и это означает конец. Не так плохо, как кажется, на самом деле.

Его отпускают домой внезапно — очередной тест, он уверен. Он кивает, забирает чехол и идет без лишних вопросов. Потом бежит — и дыхание сбивается в первый раз за долгое время. Иллюзия свободы создается легко. Длинная-длинная цепь. Звенья гремят по земле.

Дверь заперта, и ключ не подходит. Он стучит долго — так, что начинает бесить.

Тук-тук-тук.

В темпе метронома.

Тук-тук-тук.

Наконец, открывают. Брат на пороге. Взъерошенные волосы, заспанные глаза и плед. Да, плед довершает дело. Черт возьми, зачем он приперся?

— Дин?

Он проходит молча.

Зверь в доме, как тебе такое?


©MiRta2016

Вместо эпилога

форма тьмы

я долго стоял посреди ночи, вслушиваясь, — вдруг кто-нибудь позвал бы меня,
я долго стоял, всматриваясь, — вдруг кто-нибудь вышел бы мне навстречу,
но ничего не случилось, ни звука, ни человека, и тогда я пошел сам
в самую-самую тьму без страха и в одиночестве, потому что
подумал, что раз мы родились из нее, то и бояться
нечего;

мать
не смогла научить меня терпению, возможно,
если бы я подождал еще чуть-чуть, я бы получил ответ
и увидел светлого друга своего, сворачивающего на дорогу к дому,
но я пошел и потерял важное, я даже не подозревал, что бывает так,
быстрое сердце мое выпало и пропало где-то на витке, на ветке вечности;

я был волной и человеком, влюбленным, но не знающим, что значит любовь,
я был зверем, запертым в клетке, в которую сам и вошел, ради жизни другого,
я был многим и был никем;

я бродил, наверное,
чтобы понять, что не существует ничего, кроме этого, кроме темноты и форм ее,
что я — это прихоть, что она дала мне сердце, а потом забрала для вневременья;

страшно остаться здесь
в одиночестве,
еще страшнее — знать,
что я тьма и есть.

Читать на ФБ

@темы: Сверхъестественное, фанфикшен, джен, ангст

---

год начинается с кошмара. это будет хороший год.

поезд

когда я закрываю глаза, то вижу поезд, несущийся
сквозь темноту по рельсам, чуть мерцающим, как
звезды в самую длинную ночь года, и окна его
черны, словно обратная сторона зеркала – тусклые
отражения лиц пассажиров, смотрящих на меня будто,
проглядывают изнутри всполохами – никого там нет,
думаю, пожалуйста, пусть там никого не будет –
поезд пуст, но все билеты проданы;

однажды по дороге домой мне приснился человек
с длинными пальцами, который шел рядом, и ничего
не происходило, пока я не назвалась по имени – мол,
привет, я вот эта вот, ну и дура же – и тогда появились
ножи, и со всех капало, – тогда-то я поняла, что человек
этот – палач и что он всегда был рядом, очень близко,
даже страшно стало, и я проснулась, стоя под фонарем –
снег падал мне на лицо, красноватый от лампочки;

зима не лучшее время, зима не время вовсе, а странная
форма вечности, леденелый осколок, зажатый в ладони –
проступают порезы и линии, проступают узоры, не мной
оставленные – рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, поезд
мчится – и у меня есть на него провожатый, и у меня
есть на него билет, спрятанный в темноту кармана
куртки, сложенный наполовину – маленький клочок
того, что осталось, пропуск на последнее место
в последнем вагоне – двери закрываются и лязгают:
здесь все лязгает, на самом деле – и ножи, и колеса,
пассажиры едут, не поворачивая го́ловы, но лица их
все равно отражаются в стеклах – мне не показалось –
пожалуйста, пусть мне покажется, что это не я там
и что палач не склоняется надо мною с лезвием –
поезд пуст, но все билеты проданы – единственный рейс
сквозь темноту одиночества, пустота как пункт назначения,
как кровавый след на снегу – когда я успела порезаться?
когда я успела очутиться тут?

я успела?

двери закрываются – поезд мчится, и человек
с длинными пальцами сидит рядом, не отражаясь в окне.

08.01.2019

@темы: сны, нестихи, странная форма

---

коронация

солнце восходит, отлитое из водорода и гелия, ядерные реакции долги, жарки и убийственны,
каждое утро мы радуемся собственной смерти фактически,
собственной смерти, растянутой в безразмерном пространстве-времени;

если приложить ладонь козырьком, можно заметить, кажется,
как испаряется жизнь под золотой короной пламени — коронация
проходит медленно, но без излишней пышности: кто-то плачет, одетый в черное,
кто-то молчит в одиночестве — молчит и чувствует, что в него ударяются
частицы смерти и смертности,
и становится страшно от такой милости и ненависти
одновременно;

сколько пройдет лет, прежде чем никого не останется,
и солнце взойдет без нас в пустоте, близкое и прекрасное,

и никто не увидит его коронации
и никто не увидит его
и никто не увидит
и никто
и
.

© Edna

@темы: стихи, странная форма

---

шоссе номер пятнадцать

этот путь называется шоссе номер пятнадцать, двухполоска
из Города в огнях и в огне в Город, где ангелы теряют святость,
через пустыню, в которой только хитчхайкеры и игуаны, да я еще
е́ду на вызверенной машине с открытым верхом, и песок, и ветер, и ночь
набиваются мне в рот, в нос и в друзья; странные знакомства, детка,
ты к ним привыкнешь, как привык я и не удивляюсь, потому что изредка
случаются нашествия гигантских летучих мышей, а это намного страннее;

мир давно рехнулся, детка, нагрел себе башку на здешнем солнце и так крепко ширнулся
войной, что теперь не может слезть, — смерть вызывает мгновенное привыкание,
а мне еще говорят, что я все отрицаю — да у меня чего только нет
в крови: и кокаин, и мескалин, и амил, и страх, и ненависть, и отвращение — много всего,
из чего получится замечательный мир гораздо лучше этого, я принимаю все, но
что-то ли́шком, встает комом в горле, и, когда я выплевываю, это оказываются пули — вот дело! —
и жетоны солдат — всякие френки, джоны, томы, капралы, лейтенанты и прочая дурь,
почему этот пропотевший подмышками и у во́рота мир лезет ко мне в нутро, я ведь его не жрал,
я даже близко к нему не подходил — у него есть нож (до хренища ножей), а к наркоману с ножом нельзя
ни спиной, ни лицом — порежет, вырежет на лбу «зет» или вероятней «дабл ю»;

посмотри-ка, детка, своим огромным черным зрачком, занимающим глаз, на шоссе номер пятнадцать
и пойми, что нет места богоугодней и дьяволоподобней, чем двухполоска, соединяющая
ад и ад в маскировке рая — черт возьми, как же это потрясающе, тот, кто это выдумал, был гением,
закидывающимся красными, чтобы настало воскресение или наоборот, чтобы не настало,
хотя для последнего он изобрел пушки, бомбы и демократию, что потрясающе в буквальном смысле —
когда-нибудь мы рухнем в дыру на сгибе локтя и понесемся в крови среди прочей дури,
помяни мое слово, детка,
а сейчас я заткнусь, и мы просто поедем дальше
по шоссе номер пятнадцать,
обдолбанные всем, чем только можно,
потому что мир надо из чего-то строить,
и твои волосы будут развеваться ветром,
как флаг нашей благословенной страны
или ее же мечта, которая вечно где-то,
но не здесь.

© Edna

@темы: Хантер Томпсон, стихи, странная форма

---

Название: Вечные
Автор: красное и черное, Edna
Кроссовер: Сверхъестественное, Hellsing
Персонажи: Дин, Сэм, Чарли, Алукард, Виктория и др.
Направленность: джен
Жанры: AU, ангст, драма, юмор, повседневность
Предупреждения: ООС, насилие, нецензурная лексика
Описание:
Когда наступает вечность, приходит и скука, а значит, пора вспомнить былые деньки и снова собраться в дорогу.
Примечания. По большей части короткие (не)путевые заметки. AU после 9-го сезона. Вселенная Hellsing почти не затрагивается, в некоторых частях появляются Алукард и Виктория как отголоски прошлого.

На ФБ лежит тут.

ГЛАВЫ

Глава 1

Начало
Автор — красное и черное

Мотель — откровенная дыра, как и сам город. Мал, сер и уныл. Дин точно знает, куда идти — нюхом чует, и это спустя столько лет. Осталось же, не выветрилось никуда, хотя это чувство и не мешало жить, но бесило неимоверно, особенно первые два года, когда Сэм таскался за ним, словно скулящая шавка.

Семья, дом, брат.

Чутьё тогда зудело где-то в районе шеи, словно москит, так, что кожу с себя содрать хотелось, а брата прикончить, как насекомое. Потом Сэм заглох, и чутье тоже. А потом Дин забыл, что так бывает — огнем по рецепторам — вот же, вот.

Дин идёт по коридору с выцветшими обоями, его провожает мертвым взглядом неестественно вывернувший шею портье.

Номер тесен и темен — хотя жалюзи на окнах подняты. Не заперто — хотя Дину все равно — он бы и на выломанную дверь расщедрился: все для тебя, брат.

Сэм сидит за столом, уткнувшись в яблочный лептоп — картинка стара как мир. Ничего не меняется.

— Пиво в холодильнике, — не отрываясь от монитора, буднично сообщает Сэм. — И мне захвати.

Дин хмыкает, но открывает дверцу минибара, достает две бутылки: темное себе, светлое брату — и ставит ее возле Сэмовой руки.

— Не забыл же, — Сэм не глядя подхватывает пиво и делает глоток. — Чуваку-то за что шею свернул?

Дин садится напротив брата, резко захлопывает крышку ноутбука и наклоняет голову вбок — всё интересней и интересней.

— Выбесил, — отвечает Дин, передернув плечами. — А ты, смотрю, в формалине купаешься? То-то от тебя так воняет, но да, сохранился неплохо.

Сэм улыбается и вскидывает голову — глаз не видно за стеклами очков.

— Я же ЗОЖник, помнишь. Полезная еда, пробежки.

— Для шестидесятилетнего дедули ты неплох, — ржёт Дин. — Зафанател от Битлов? — Кивок на очки.

— От Гарри Поттера. — Улыбка сползает с Сэмовых губ так же быстро, как и появляется. — Чё тебе надо, Дин?

— Узнать, какого хуя.

— А, игрушки твои отнимаю? — Сэм делает глоток — кадык дергается, и Дин вдруг вспоминает, как тридцать лет назад говорил, что вырвет его зубами. Пожалуй, пора сдержать обещание.

— Но-но-но! Успеешь еще. — Сэм смотрит на Дина и смеется — звонко, по-мальчишески. — Скучно ему, видите ли.

— Уже год как, Сэмми. — Имя выходит почти ласково. — Скажи спасибо, что я такой терпеливый.

— А добили тебя, я так понимаю, оборотни в Огайо? — Сэм трет переносицу и морщится, словно у него миргень. — Жалюзи опусти. Пожалуйста, Дин.

Дин подходит к окну и тянет вощеную веревку вниз — сумерки топят комнату в густом сером киселе.

— Целое гнездо, Сэмми. — Дин разворачивается и смотрит на брата. — Мог бы и мне оставить.

— То ли нечисть перевелась, то ли мы находим одних и тех же. — Сэм разводит руками, но голос сочится ехидством. — Нас же так учили, Джон и учил, одни и те же методы, так что извини.

— Ты, сучка, тридцать лет где-то шлялся. Пошляйся еще, а, Сэмми. — Дин делает к брату шаг и нависает над ним.

— Тридцать два. — Сэм спокойно смотрит на брата и невпопад спрашивает:

— Ты когда-нибудь был где-то, кроме Штатов?

Дин молчит и ждет продолжения — брат всегда был любителем попиздеть, как баба в койке, но Сэм молчит, допивает пиво и роется в холодильнике. Дин не выдерживает и спрашивает, ломая привычный сценарий:

— Че тебе надо, Сэмми? Я думал, мы уже давно все выяснили.

— Мы делаем одно дело, Дин. До сих пор. Мотивы только разные.

В Дина летит еще одна бутылка пива — он перехватывает, но пальцы скользят по влажному от конденсата стеклу, и пиво летит на пол. Дин уже ждет звона и брызг пива на джинсах, но ничего не происходит — Сэм перехватывает бутылку у самого пола. Дин моргает и смотрит на брата:

— Тебя, блять, паук укусил?

— Почти, — кивает Сэм. — Я, если ты помнишь, после того эпичного провала с наручниками еще год за тобой таскался. — Он вглядывается в Дина:
— Тебе, видно, похрен, но я расскажу. Или свали.

Дин остается стоять на месте.

— Значит интересно, — делает вывод Сэм и продолжает. — Таскался и пил. Херней страдал, одним словом.

Хотел тебя обратно, или к тебе, чтоб все по-старому, или по-новому… Не знаю, чего хотел. Чего-то. Идиотизм и утопия, но… А потом напоролся на чувака в дебильной красной шляпе. Весь такой на стиле, в перчатках белых. Причем напоролся, — Сэм хмыкает — так, как Сэм тридцатилетней давности никогда не ухмылялся — во весь рот. — Напоролся на его супер пушку. Во-от такая дырка была. — Сэм разводит руки, показывая масштаб.

Прикинь, в Луизиане, я посреди вот такого же паршивого номера с дырой в груди и телка, осыпающаяся пеплом. Но это было последним, до чего мне было дело.

Сэм умолкает. Серый кисель сменяется тяжелым сине-черным — в этом штате быстро темнеет.

Дин чувствует, как тьма густеет, тянется, словно смола.

Убить, ты же так хотел убить его.

— Что, прибить меня хочешь? — Сэм чувствует его, как самого себя. — Нет, приятель, сегодня я твоя Шахеризада. Усек?

Дин лыбится, обнажая зубы, но молчит.

— Значит, что там? Дыра, да. Ну и парень в красном решил, что мне уже все равно. Голоден был, да, этого не отнять. Ну и… — Сэм трет шею, и Дин, кажется, знает, что тот скажет. Сэм замечает его взгляд:

— Стандартно, да?

— Весьма, — кивает Дин.

— Да уж. Однако я его разочаровал. Я всегда всех разочаровываю, — притворно тяжело вздыхает Сэм.

— Не стал упырем?

— О, да ты еще что-то помнишь про вампиров? — Сэм тихо смеется — легко и совершенно беззлобно. — Не стал. Обратился. Мы с тобой заебали всех от Рая до Ада, правда? Всё у нас не по-людски…

— А чел в шляпе…

— Алукард? Ну он сказал, что я — это интересно.

— Дракула?

Сэм снимает очки, аккуратно кладет их на стол и подходит к Дину. Тот смотрит на него — радужка отливает винно-красным. — В шарадах ты силен, братец. Я только через месяц допер.

— Ты меня в ваш сраный Хеллсинг решил позвать? — кривится Дин. — К бриташкам?

— Нет, решил по старой памяти попортить тебе жизнь! — огрызается Сэм и тут же добавляет: — Никакого Хеллсинга. Я там десять лет оттарабанил за спасибо и пакет с донорской херней. Алукард был в настроении и предложил мне своей крови. Я не такой дебил, как некоторые белобрысые дамочки. И вот…

Дин ничего не знает, да и знать не хочет, про блондинок-идиоток, но суть улавливает:

— То есть ты теперь неприкаянный, да?

— Типа того. — кивает Сэм. — И если уж на то пошло… Ты бы хотел посмотреть на Колизей? В Риме упыри — надо бы проверить.

Глава 2

Рим
Автор — красное и черное

Рим поражает величием и упадком, Рим словно Колизей, который, черт возьми, и есть его символ. Сэм уже привычно морщится — надо же, два дня прошло, а Дин уже привык.

— Свет, — кидает Сэм.

— Ты странная зверушка, парень. — Дин улыбается, и на миг его глаза темнеют.
Сэм смеется — теперь так редко, и Дину даже жаль — хороший смех. Искренний, что ли.
Сэм прижимается к брату — толпа обтекает их, словно прокаженных — хотя, по сути, так оно и есть.

— Даже стюардессы шугаются, — ухмыльнулся Сэм — громко, на весь салон — и девушка в синей форме выронила стаканчик с соком.

Рим прекрасен и отвратителен — в ближайшей забегаловке Сэм морщится, глядя на выбор брата:

— Чёрный бургер?

— Заткнись.

— Black as your soul, — улыбается уголками губ Сэм.

Дин только дергает головой — заебал, ну — но молчит.

— Да-да, это у меня диета, — Сэм делано виновато опускает голову. — Как в старые времена, да, братец Кролик?

Дин молчит, не отвечая привычным «Братец Лис», но Сэму, судя по всему, пофиг. А вот девчонка, которая пьет латте за соседним столиком — не пофиг, нет. Сэм встает и идет к кассе. Тирамису ей решил прикупить, что ли?

— Прощай, милая, — шепчет Дин и кусает бургер — тот истекает красным мясным соком — и это символично, в самом деле.

Дин вытирает пальцы о салфетку и пишет брату скупую СМС:

«На 30 лет не съёбывай».

«Домой в девять вечера», — получает в ответ. И дебильный смайлик в конце. С клыками.

Глава 3

Румыния
Автор — красное и черное

Румыния пахнет овечьим сыром и овечьей шерстью. Везде и всюду, даже в цивилизованной и вылизанной до лоска Трансильвании.

— Замок Бран. — Сэм машет рукой вперед, указывая на высокие остроконечные башенки. — Красиво, да?

— Охуеть, ну. — Дин пялится на унылые серо-красные строения. — Такое ощущение, что здесь офигенно большой завод по производству черепицы.

— Да иди ты. — Сэм снимает очки и трет переносицу. — Здесь типа Дракула ночевал, вся херня. Аутентично.

— Твоя малая родина, типа того? — подначивает Дин, но брат не отвечает — завороженно пялится на замок.

***

В Румынии Сэма впервые накрывает — да так, что ни один ебаный доктор не поможет. О’кей, Гугл, как лечить сверхъестественные болезни?

Сэму хреново — он и не скрывает, второй день не вылезая из их тесного, пропахшего пылью номера. Дин смотрит на заострившиеся братовы скулы и подрагивающие пальцы.

— Было так? — Не то чтобы интересно, но Рим и Румыния — это вам не опостылевшие США, а проводник возьми да сдохни. Хреново получится.

— Было так, и было хуже. — У Сэма зуб на зуб не попадает.

— Туристика тебе раздобыть? — ухмыляется Дин и вопросительно изгибает бровь. — Или местного пастуха? Который сыром провонял.

Сэм закашливается и окончательно бледнеет. Дин смеется и продолжает:

— Хочешь меня? Будем как в бульварном романчике.

— Иди ты в жопу, — сипит Сэм, но мажет голодным взглядом по Диновой шее. Тот перехватывает взгляд и смеется, запрокинув голову и обнажив горло:

— Так вот в чем дело, крошка Сэмми. Кровавый инцест, да? «Игры престолов» насмотрелся? Хотя тебе и в старые времена эта дрянь помогала.

— Дебил, она двадцать лет назад закончилась. Олдскул. — Сэм молчит с минуту, а потом неуверенно говорит:

— Тебя ведь даже не укусить нормально, заживает, как на собаке.

— Ну ты же всю жизнь был пиявкой, вдруг и сейчас получится, — подначивает Дин и провокационно наклоняет голову набок. Сэм выдыхает и моментально оказывается рядом.

— Elixir vitae, — шепчет он и прижимается к братовой шее.

Дин чувствует мимолетную боль — серьезно, как пиявка. Он вдруг вспоминает, как сорок с лишним лет назад к ним присосалось несколько таких, пока они искали шизанутого духа на болотах Манчак. У Сэма еще долго кровоточили их укусы.

Сэмова ладонь ложится Дину на затылок, и он зарывается пальцами в короткие волосы, заставляя Дина сильнее запрокинуть голову.

Действительно, как в романчике.

Приятного аппетита, братец.

Интерлюдия

Фокусы
Автор — Edna

Дин спит, потому что может, а не потому что надо. В бытности демоном есть свои безусловные плюсы. Исключительная выносливость в их числе. Однажды он не спал четыре года кряду, но это совсем другая история. Сейчас он спит, чтобы скоротать время, которого слишком много, и демонский сон — не то, что человеческий: никаких ангелочков в латексных юбках, никаких чертовок на семидюймовых шпильках, выплясывающих под «Cherry pie» — только темнота и движение в ней. Иногда ему кажется, что он падает, иногда — что взлетает, иногда, как сейчас — что скользит зигзагообразно сквозь черноту, густую, словно сироп. В этом нет никакого отдыха: Дин не устает. Дин не может остановиться ни на секунду, даже во сне. Движение — это вечность, а вечность — это он. Так уж вышло — дьявольское стечение обстоятельств.

Поэтому, когда привычная темнота становится красной, Дин удивляется. Немного. Самую малость. Кажется, назревает развлечение. Он раскрывает глаза, и мотельная комната — почему они до сих пор останавливаются в мотелях, хотя могут позволить себе самые дорогие отели? — тоже красная. Он встает с кровати, которая оплывает, словно восковая, собираясь в новую фигуру непонятной формы.

— Дин.

Он усмехается, узнавая голос. У стен появляются рты — множество ртов — и все они одновременно произносят одно-единственное.

— Дин.

Комната переворачивается. Он расхаживает по потолку, истекающему вязким красным, наступает на глаза, глядящие на него снизу вверх и расползающиеся на ресницах будто сороконожки. Чертовски забавно, думает он, наблюдая за иррациональными искривлениями комнаты, за ее превращением. Из стен появляются лапы. Из стен появляются крылья. Из стен появляются птицы. Странные, безглазые, они смотрят на него красными перьями, в которых невозможно черные зрачки. Птицы снимаются с места — или место снимается с птиц — и они кружат, хлопая крыльями, образуя идеальную спираль.

— Дин.

Дин. Дин. Дин.

Он почти что впечатлен. Ему почти что становится не по себе. Но этого не достаточно. Он протягивает руку, раскрытой ладонью вверх, и медленно загибает пальцы, словно ведя подсчет. Или отсчет. Птицы падают замертво, и зрачки в перьях мутнеют.

— Хватит, — говорит Дин, и темнота расходится от него волнами, смывая красный, насекомоподобные глаза и рты. Смывая все.

На что ты надеялся, братец?

Дин просыпается по-настоящему: стоит посреди комнаты, и она неизменно-убогая. Ни одна лампочка не горит — все спеклись. Сэм, сгорбившись, сидит на полу, у изножья кровати, и не поднимает головы, когда Дин подходит.

— Вздумал в голову ко мне влезть? — ухмыляясь, спрашивает он и толкает братовы ноги. — И как? Понравилось?

— Ты такой тяжелый, — невпопад шепчет Сэм. Голос слабый — потерялся в темноте, однозначно. — Как ты таскаешь ее?

Дин неопределенно хмыкает.

— Хорошо, что ты типа бессмертный теперь, а то бы сдох. — Он присаживается на корточки и берет Сэма за подбородок. — Твой создатель мог бы поиграть со мной, но не ты,
Сэмми. Мои фокусы сломали тебе хребет, а я даже не напрягался. Подумай над этим, прежде чем снова захочешь узнать, что у меня внутри. — Дин подносит запястье к братовым губам. — Пей.

Сэм прокусывает кожу, жадно глотая выступившую горячую кровь. Кости медленно срастаются. Дин думает, что, в общем-то, птицы были милыми.

Глава 4

Краков
Автор — красное и черное

— Дракон? Нет, серьезно. Дракон?
— Да.
— Сэмми, ты охуел? Он уже сдох.
— Кровяная колбаса, чувак! Тебе понравится в Польше.
— Ага, и суп из гусиной крови для тебя, я погуглил.
— ...
— Что такое, братец?
— Вспомнил свиную отбивную в пепельнице…
— Какие мы нежные, ну.
— А еще те ебаные тако «от Мачетэ». На кой мы ваще в Мексику тогда поперлись? Три дня блевали.
— На чупакабру охотились. Нихрена ты не помнишь, Джон Сноу!
— Ты застрял в две тысячи семнадцатом, чел, ты в курсе? Ходячие мертвецы и айфон X.
— Тему-то не меняй, сам предложил. Краков и суп… Э-э-э, то есть дракон. Да, братоубийство, вся фигня.* Смотрю, билеты уже заказал.

*Имеется в виду легенда о Вавельском драконе.

Глава 5

Вена
Автор — красное и черное

Ноябрь в Вене встречает их холодом и дождем. Сэм прячет руки в карманы и зябко поводит плечами, на что Дин хмыкает.

— Привычки неискоренимы, — Сэм достает мятую пачку, прикуривает две сигареты и протягивает одну Дину. Тот перехватывает и вдыхает терпкий дым. Мимо них быстрым шагом идет миниатюрная блондинка в не по погоде легком плаще и неожиданно запинается, заваливаясь на Сэма. Тот ловко ловит ее за запястье и не дает врезаться коленками в асфальт. Она поднимается, неловко бормочет что-то по-немецки, на что Сэм улыбается и качает головой.

Он держит ее за руку на несколько мгновений больше необходимого, но потом отпускает. Она произносит еще несколько слов, испуганно глядя на брата, и срывается с места. Дин успевает заметить, как Сэм мимолетом гладит ее по волосам.

— Цыпочек роняешь? Как по мне, так худовата.

И спрашивает:

— Тебя не ждать сегодня? — Если уж Сэм запал, то все. У девочки будет лучшая ночь в ее жизни. И последняя.

— Какой же ты… — разочарованно выдыхает Сэм. — Пусть идет, танцует.
Дин непонимающе смотрит на брата и тот поясняет, закатив глаза, как в древнем меме:

— Она дебютантка. Открывает Венский вальс. Такая каша в голове, я аж на миг потерялся. Ну ее, не хочу отупеть на пару дней.

Сэм достает еще сигареты, вновь прикуривает и спрашивает:

— Тебе не кажется, что нас пасут, братец?

Дин затягивается и кивает:

— Уже несколько дней. Думаешь, скоро мы встретим какого-нибудь местного Ван Хельсинга?

— Лучше бы его.

— А не лучше?

— Иногда люди совершенно нелогичны. Создают чудовищ для охоты на чудовищ.

— Видал таких?

— Видал, — коротко кивает Сэм. — Больше не хочу. Ладно, пошли, пожрем. Купим этот гребаный штрудель. В Вене мы, или где?

Глава 6

Прага
Автор — Edna

Город старый. Он был старым, когда они пришли сюда, и останется старым после них, даже если все вокруг окончательно застроят небоскребами в сотню этажей. Людей на планете не уменьшается, и Дин мысленно извиняется перед городом: он старается, честно, но всех не вырежешь.

Мосты через Влтаву, не замерзшую до сих пор, светятся огнями: раньше это были фонари, еще раньше — факелы, а сейчас — какая-то невозможная химическая смесь, которая не портит экологию и сберегает энергию. Все помешались на природе и экономии. Когда-нибудь планета прикончит сама себя, и он поглядит на это, и брат поглядит тоже. Они даже посмеются, может быть. Сэм такой спокойный стал — ни одной чертовой эмоции из него не выудить просто так. А он-то думал, будет весело, хотя братовы птицы пришлись ему по вкусу. Сэмми всегда был сладеньким малышом, независимо от смертности или вечности. Все равно мелкий, и теперь это не изменится никогда. Они застыли, а время обтекает их, как ручей камни.

— Нарушаешь законы средь бела дня? — Сэм кивает на стакан с пивом у Дина в руке. — Распитие алкоголя на улице запретили, еще когда я был человеком. И ты был.
Дин хмыкает. Вода реки искрится от огней. Какой-то святой, забытый всеми, с отбитым или стесанным ветром лицом, опустив голову, смотрит на них и, наверное, думает, что хорошо, что он умер задолго до того, как нечестивые стали бродить по этой старой земле.

— Сейчас ночь. И мне все равно. Законы — не для меня.

— Звучит, как строчка из неудачной песни. — Сэм опирается на высокий бортик моста. Локти нарушают слой снега, который припорошил темный камень. Зима почти в Праге, но они уедут, прежде чем она окончательно настанет. Немного грустно почему-то от этой мысли.

— Ты или я? — спрашивает Дин, допивает пиво и накрывает бокал ладонью. Черный туман вращается за тонким стеклом маленьким смерчем.

— Буря в стакане, да? — усмехается Сэм, понимая, что Дин поинтересовался из чистой вежливости. — Может, не сто́ит?

— Не люблю, когда за мной ходят.

— Это я хорошо усвоил, — слабо улыбается Сэм и делает жест рукой, мол, валяй.

Огни гаснут везде — это похоже на скачок напряжения. Восемнадцать мостов Праги исчезают. Фигуры святых, видавшие все от чумы до войны, тонут в темноте. Вода Влтавы становится матово-черной. Сэм слышит шаги брата, гулко отдающиеся в тишине, слышит чужое сердце, бьющиеся неистово: страшно, да, но не темноты надо бояться, а того, что в ней, чувак.

Ничему новых охотников не учат. Он слышал, что в Штатах даже школа для них открылась, но, видимо, все прогуливают уроки. Этот, по крайней мере, точно.

Все заканчивается быстро, и Сэм удивлен, на самом деле. Чужое сердце молчит. Родное тоже. Прага вновь светла и сказочна, как в старых-недобрых историях братьев Гримм. Химические фонари медленно меняют цвет. Карлов мост то синтетически-синий, то истерически-фиолетовый, то травянисто-зеленый, но в конце концов свет останавливается на нейтрально-желтом, как в старые времена: явно Диновы старания.

— Даже играть не стал? — спрашивает Сэм без особого интереса. Буря в стакане успокаивается: туман оседает и развеивается.

— Салага, — отвечает Дин и вытирает клинок о снег, оставляя красную полосу. — Даже не заметил меня. С такими играть — только время тратить.

— Времени у нас достаточно, — замечает Сэм, стряхивая кровавую дорожку с бортика. Дин наблюдает за этим с ухмылкой, а потом достает из внутреннего кармана фляжку и выливает содержимое в пустой стакан.

— Угощаю, — говорит он. — Кажется, закона, запрещающего распитие крови двадцатидевятилетней выдержки посреди ночи и моста, еще не придумали.

— Уж не забота ли это? — смеется Сэм, но к крови не притрагивается. — Где мальчишка, Дин?

Тот глядит исподлобья и плотоядно скалится. Сэма передергивает от отвращения: никто никогда не найдет мальчишку, потому что не осталось того, что можно искать. Фокусы брата намного более страшные, чем его. Навыки брата намного более практичные, чем его.

— Ну-ну, Сэмми, не делай такое лицо.

— Какое?

— Будто жалеешь, что пошел со мной.

Сэм молчит. Дин разворачивается и идет прочь.

Стакан с кровью остается стоять на бортике Карлова моста.

Глава 7

Люксембург
Автор — красное и черное

«Мы хотим остаться теми, кто мы есть» [1]

В Люксембурге Сэм засыпает — просто откидывает голову на спинку широкого дивана и отключается. Дин садится на корточки и всматривается в бледное лицо брата — глаза закрыты, но ресницы дрожат, а длинные пальцы сжимают вычурную зеленую с золотом обивку: наконец-то пятизвездочный люкс.

Дин только ухмыльнулся, глядя, как Сэм, словно огромный кошак, развалился на своей кровати. Безлимитная горячая вода и такой же безлимитный мини-бар. Огромные, чистые до кристальной прозрачности окна. Халаты и тапочки.

— Нотр-Дам, Дин!
— Это где Эсмеральду замочили? — делано равнодушно отвечает он.
— Иди ты… — беззлобно фыркает Сэм. — Поехали, что-ли.

Кровь каплями ползет по лицу брата, рассекая его на части: белое и красное. Дин хмыкает: что же тебе снится? Джессика? Клетка? Или Британия?

Красный пачкает Сэмову шею и ворот рубашки — брат коротко всхлипывает и просыпается — взгляд расфокусирован: Сэм все еще не здесь. Наконец он смотрит на Дина и трет глаза — пальцы замарываются кровью. Дин ждет обвинений — нет, братец, не мог разбудить.

Не хотел.

Сэм лишь коротко выдыхает, поднимается — словно обтекая брата — Дин слышит шум воды.

Сэм выходит из ванной: волосы влажные, вода капает на рубашку, разбавляя кровь и окрашивая ткань причудливыми алыми разводами.

— Ты. — Голос у брата хриплый. Дин непонимающе встряхивает головой.

— Ты, — повторяет Сэм. Дин слышит хлопок двери.

— Проветрись, братец, — смеется Дин и заваливается на диван, открывая пиво.

Мы уже совсем не те. Смирись.

1 — Девиз Люксембурга
И да, пожалуй, стоит напомнить, что во вселенной Hellsing вампиры плачут кровавыми слезами.

Глава 8

Стокгольм
Автор — красное и черное

В Стокгольме серо и влажно, снег вперемешку с дождем засыпает мостовые. Сэм снимает очки и смотрит в низкое небо.

— Выходи-выходи, где бы ты ни была. — Слова сами слетают с губ и тонут в шуме машин. Он на мосту святого Эрика, стоит в пешеходной зоне. — Выходи…

Воздух темнеет, густеет и черной смолой липнет к Сэму, внезапно придавливая и заставляя упасть на одно колено.

Сука!

«Это тебе за идиотку», — звучит в его голове бесполый шепот.

— Пошла вон! — рявкает Сэм и поднимается, складывая пальцы в сложном пассе — тьма рассеивается, и он тонет в сером нигде. Мост исчезает, серый цвет поглощает людей и машины, скрадывает все звуки. Стокгольм накрывает Тень. Сэм усмехается и проводит по лбу — пальцы влажны и красны.

— У тебя лэвел ап, Виктория?

Она подходит к нему: короткая куртка и простые джинсы, растрепанные волосы. Ничего не меняется.

— Решила поздороваться.

— Как-то нихрена не вежливо, не находишь? — хмыкает Сэм, но тут же прищуривается:

— Зачем ты здесь?

— Налаживаем связи с Европой, — отмахивается она. — Скука, в самом деле.

— В Чехии тоже?

— Хозяин просил приглядывать за тобой. — Она говорит это, как нечто само-собой разумеющееся.

— Хозяин, — тянет Сэм и кривится, как от зубной боли. — Да ты ходячий стокгольмский синдром, крошка Серас.
Виктория подается к Сэму и шепчет:

— А ты? Твой брат десять лет был палачом, а ты жертвой сколько? Сто восемьдесят? И у кого же из нас не все в порядке с головой?

— Зря ты это сказала. — На плечо Сэма ложится тяжелая ладонь. Дин. — Не люблю, когда дамочки много болтают.

— Она не при чем. — Ладонь давит сильнее, и Сэм шипит сквозь зубы — позвоночник взрывается фантомной болью. — Алукард. Ему теперь мою биографию писать впору.

Беги отсюда, маленькая глупая Дракулина.

Виктория, кажется, понимает и отступает на шаг.

— Я представляла твоего брата иначе. — И растворяется в сером мареве.

— Какие у тебя невежливые приятели. Даже не попрощалась. — Дин убирает руку с братова плеча.

Тень падает — Сэм слышит звон, будто разбилось тонкое стекло. Они посреди моста святого Эрика, в гуще людей.

— Досуха тебя выпил, да? — Дин, уперевшись руками в перила, смотрит на свинцово-серую воду.

— Да, — пожимает плечами Сэм. — Какая уже нахрен разница? А потрепаться он всегда был любитель.

— Стокгольмский синдром, значит?

— С каких это пор тебя волнует чужое мнение? — зло рыкает Сэм и поворачивается. — Пойдем отсюда.

Дин ухмыляется и идет за братом, насвистывая какую-то легкомысленную мелодию. Клинок Каина привычно оттягивает куртку.

Глава 9

Кельн
Автор — красное и черное

За окнами дождь — Дин слышит, как капли тяжело ударяют по черепице. Узкий коридор расцвечен кровью: его, брата — особенно брата — и восьмерых охотников.

Сэм на коленях, буквально в нескольких футах от него, пронзенный десятком клинков — с лезвий медленно капает кровь, образуя лужицы крохотных красных зеркал, а стены из дорогих дубовых панелей усеяны пришпиленными к ним листами из Евангелия.

Сэм хрипит, а двое оставшихся в живых — первый, что только что с тихим звоном выплюнул пули, которые Дин всадил в него: целую обойму — все же регенераторы — не самое прекрасное, что Дин видел в жизни и второй, с длинными клинками, так похожими на те, что Дин ненавидел когда-то, отрезают выходы. Сэм хрипит, даже не пытаясь вытащить лезвия — ладони дымятся — освященные.

— Нечисть не ходит по землям Иезуитов, — на хорошем английском четко выговаривает Регенератор — голос тих, но Дин слышит каждое слово.

— Я думал, вы уже вымерли к чертям собачьим.

Шею прошивает болью — пуля проходит навылет, и это черт, неприятно.

— Вы меня заебали… — Дин разворачивается к стрелявшему — клинок привычно ложится в руку.

Охотник делает шаг вперед и начинает читать — нараспев, протяжно — Дин никогда не слышал подобного, но догадывается — Иерихонский. Чтоб вам, сукам, пусто было.

Внезапно коридор освещает яркое пламя — листы на стенах вспыхивают, бумага обугливается и рассыпается, жирным пеплом летит на пол, но Дин все равно не может сделать и шага.

«Смотри — вдруг слышит он — и в голосе сквозит предвкушение, — смотри, Дин Винчестер. Дай брату повеселиться».

Охотники недоуменно переглядываются, но Дин чувствует повисший в воздухе запах страха. Правильно. Наконец-то. Второй, с клинками, шагает к Сэму и замахивается:

— Такая шваль, как вы, не должна…

— Поболтать, смотрю, любишь? — сипит брат и ухмыляется. Так, что Дину все становится понятно.

Сэм заводит руку за спину и вытаскивает клинок из горла — тот выскальзывает с тихим чавканьем. Сэм поднимается, низко опустив голову — волосы занавешивают лицо, очки бликуют в сгустившихся сумерках.

«Смотри…»

Стены оплывают, словно свеча, красный струится по полу, перемежаясь с расползающимся, словно тушь, черным, деформируется, истаивает, чтобы вновь вернуться и волной лизнуть Диновы ботинки.

Сэм поднимает голову — на лице видна лишь перекошенная улыбка. Он вытягивает руку — кисти нет — лишь клубящийся черный дым. Взмах — парень с клинками дико кричит, и его кровь идеально дополняет багровый интерьер. Сэм усмехается — вторая рука рассыпается ворохом безглазых алых птиц — они налетают на тело — Дин не видит, но слышит хищный клёкот.

Железные клювы.

«Сделай мне железные крылья, железный клюв и железные лапы».

Сэм делает шаг — птицы, закручиваясь в спираль, устремляются к нему, и вся стая пронзает его грудь — насквозь. Сэм сглатывает и смотрит на брата:

— Дин.

Стены полыхают, и клинки рассыпаются в пыль по щелчку братовых пальцев. Сэм расползается на клочки, растворяется, обращается темнотой — не такой как Дин — более легкой и быстрой, стремительной. Охотника за спиной Дина прошивает насквозь — в шею — и он вспыхивает снопом искр.

Он слышит тихий смех, когда фонтан алой артериальной крови окатывает его. Дин стирает брызги и разворачивается — брата мелко трясет, и лишь через мгновение Дин понимает, что тот смеется.

— Сэм.

— Н… ненавижу Кёльн… — Сэм опять хохочет, и Дин залепляет ему пощечину — такую, что брат валится на пол. Он затихает, молча поднимается и скидывает залитую кровью парку.

— Спасибо.

— Обращайся.

Алукард идет сквозь залу Кельнского собора, задерживается на мгновение возле чаши со святой водой, опускает в нее пальцы — та окрашивается в красный — и улыбается.*

* Отсылочка к фильму "Адвокат Дьявола". Аль Пачино знает толк в шутках.

Глава 10

Брюгге
Автор — Edna

Вечер, как и он, тихо прогуливается по узким улицам, словно турист, коих тут предостаточно. Город живописный и тесный, хоть и разросся до пятисот тысяч. Устаревшие картонные открытки еще продаются в магазинчиках как отголоски: раньше люди писали на бумаге, раньше люди отправляли друг другу воспоминания, раньше люди старались сохранить моменты в осязаемых вещах. Сэм, отдав уйму денег, покупает одну — каналы Брюгге зимним вечером: окна домов с крышами со шпилями и замысловатыми башенками светятся тепло-желтым и отражаются в воде; лодочка покачивается и ударяется носом о заиндевевшую стену. Красиво и спокойно.

Сэм идет дальше, и город в точности повторяет открытку. Здесь совершенно нечего делать — только бродить и вдыхать стылое прошлое, замершее в старом центре. Дин посчитал, что будет забавно залечь тут на дно, как в том фильме, а Сэм не стал перечить: Кельн его вымотал — Кельн вымотал их обоих, кажется.

Луна показывается на небе, бледная и кособокая, но все равно прекрасная. В последнее время Сэм все чаще задумывается, что любит только ее — ту, что никогда его не покинет. Когда-то он мог любить чуть больше и чуть сильнее: у него было горячее сердце, а сейчас — кусочек льда. Сэм вздыхает. Изо рта не вырывается ничего. Он как хрустальный кувшин, по которому ударили палочкой: звенит и приходится постоянно доливать, чтобы прекратить этот несносный звон. Дин бы посмеялся.

Девушка впереди одна. Невысокие каблуки ботинок стучат по брусчатке в такт сердцу, которое еще живо. Сэм облизывает губы — глупая привычка, от нервов или предвкушения, наверное.

— Тебе не страшно. Тут никого нет. Ты просто идешь домой, но нужно забежать за вином к ужину. Придет Итан. Ему обязательно понравится твое новое платье.

Девушка, мимолетно улыбнувшись, сворачивает в переулок, заканчивающийся тупиком. Сэм следует за ней.

— Тебе не страшно. Ты давно меня знаешь. Ты доверяешь мне.

— О, привет, — говорит она без опаски и глядит снизу вверх. — Я и забыла, какой ты высокий.

— Красивый шарф. Можно?

— Конечно. — Девушка обнажает шею, длинную, усыпанную родинками. Артерия бьется спокойно. Сэм смотрит и слышит нестерпимый звон чужой жизни.

— Красивая ночь сегодня.

Девушка вскидывает голову, чтобы взглянуть на мертвенно-белое тело луны, висящее точно над ними. Сэм пронзает зубами тонкую кожу, легко приподнимая девушку и прижимая ее к себе, словно ребенка.

— Тебе не страшно. Ты просто хочешь спать. Ты устала, был тяжелый день. Я отнесу тебя домой. Я твой дом. Ты дома.

Девушка вздыхает с облегчением. Ослабшие пальцы выпускают шарф, а глаза стекленеют, навсегда застывая с луной в черной воде зрачка. Сэм пьет — и обоюдный звон делается тише. Она больше не звучит, и он не звучит тоже, наполненный до краев. Сэм вспарывает ей горло, чтобы скрыть следы укуса, и забирает телефон и кошелек — потом выкинет в какой-нибудь из каналов. Ограбления до сих пор отнимают столько жизней, какая жалость.

Сэм думает, что он совсем не оригинален и даже сентиментален в каком-то роде. Сэм достает открытку и ручку, записывая на обороте:

Ноэми. 2 февраля 50-го.

Дин не спрашивает, что за закрытый ящик он с собой постоянно таскает, когда они переезжают с места на место, а Сэм не собирается рассказывать. Его память длинна, как список кораблей, и сегодня к ней добавится еще одно имя.

Интерлюдия

Вереск в тумане
Автор — Edna

Пустоши бесконечны. Ему нравится бродить здесь в одиночестве именно утром, когда небо того же цвета, что и туман, который стелется у ног, словно пес, давно ждавший хозяина. Он чувствует себя среди холмов, поросших низким лиловатым вереском, как дома, хотя родился, взрослел и умер далеко отсюда, за пределами Большой Воды. Большая Вода ежегодно отъедает у материка несколько дюймов — прожорливая, никак не может набить свое брюхо, в котором и так уже плещутся потерянные корабли, погибшие города, люди, ушедшие и навернувшиеся. Когда-нибудь исчезнут и верещатники, и негде будет бродить ему, не боясь забрать лишнее, потому что он слишком огромный — ничто не вмещает его, кроме собственного тела, в которое он запечатан шрамом на предплечье. Большой Воде бы не понравилось, если бы ее запихнули в бутылку. Он тоже не в восторге, но смирился, если к нему вообще применимо такое понятие, как «смирение». Если к нему применимы хоть какие-то понятия.

Сэм со своими птицами, красным, ломающим пространство, телекинезом и телепатией думает, наверняка, что сравнялся с ним, в кои-то веки достиг его, встал рядом, что они — равносильные партнеры, непревзойденные убийцы, единокровные братья, но как всегда упускает суть из виду. Клинок, на который Сэм косится с настороженностью каждый раз, когда он вертит его в руках играючи — всего лишь старая-престарая кость, не дающая больше никакой мощи. Он давно перерос необходимость подпитываться от чего-то и даже от кого-то. Он давно перерос все, что можно было перерасти, до той степени, что сжался до себя изначального — это как коллапс звезды, вырождение из одного существования в другое, которое невозможно понять, пока не увидишь, а если увидишь, то прекратишься. Причинно-следственные связи, всего-навсего. Какие-то иные связи, может быть.

Если он скажет, что повсюду, Сэм ответит, что нельзя оказаться в двух местах одновременно, потому что это противоречит стотысячной теории, созданной людьми. Если он скажет, что не существует, Сэм ответит, что они будут существовать вечно, поскольку выпали из концепции времени в странное n-мерное пространство: неизвестно, что откладывать по осям координат. Сэм, естественно, будет прав в каждом случае. Сэм, естественно, ошибется.

Все оси — это смерть.

Все оси — это он.

Черный туман расползается по холмам. Черный туман висит в воздухе. Вереск увядает. Птицы падают вниз, потерявшись во тьме. Утро меркнет и не возвращается.

Местные говорят, что Человек-из-Темноты вновь пришел, и крестятся, сжимая в ладонях распятия. Ни один дом не был построен здесь за тридцать лет, потому что и бетон, и камень, и все разрушается, стоит туману спуститься на верещатники.

Дин смеется.

Большая Вода грызет высокие берега.

Глава 11

Сарагоса
Автор — красное и черное

Они берут машину напрокат и едут по трассе Z-30. Дину хочется веселья и откровенного мажорства — он выбирает кабриолет — тебе же не напечет макушку братец. Сэм кивает — в марте явно не напечет, учитывая, что в Испании повсюду сыро и еле тепло.
Чувак из автопроката подозрительно косится на их фальшивые права — и вообще, почему бы вам не выбрать Опель — но кабриолет так кабриолет. Неизменная классика.

Сэм ломается в Сарагосе. Да так, что пару мгновений кажется, что не собрать.

Город, по меркам Штатов небольшой — но их с братом закручивает в водоворот тел, лиц и смеха. Сарагоса кажется бесконечной. Девушки — истинные испанки, черноволосые, смуглые, с острыми скулами — кидают на них совершенно недвусмысленные взгляды. Дин щедро улыбается в ответ — у него давно не было женщины, а такой красивой, как, например, эта, очень давно. Он подхватывает свою сегодняшнюю фею за талию и чувствует под ладонью хрупкие позвонки.Переломить бы тебе хребет, милая. Дин хрипло смеется и ведет девушку вглубь толпы. Сэм дергает уголком рта — повеселись, братец.

Сэм ломается в Сарагосе, в пыльном и узком переулке. Дин смотрит на сгорбленную фигуру — сколько раз ты рассыпался, а?
На руках брата, в руках брата хрупкое девичье тело. Не местная знойная красотка — европейка. Кудри цвета пшеницы падают на грязный асфальт.

— Сэм? — выходит вопросительно, хоть Дин и не думал спрашивать, обвинять или одергивать.
Сэм поднимает голову и смотрит на брата:
— Ди…
Дин подходит и опускается на колени:
— Ну, у тебя все по Фрейду, братец.
Сэм не отвечает на издевку, что само по себе уже не хорошо. Он опускает девчонку и вдруг прижимается к брату:
— Я не могу. — Сэм обнимает так, словно Дин — последний форпост. — Я больше не могу.
Дин лишь качает головой — глупый младший брат. Сэм беспомощно утыкается ему в ключицу, и Дин чувствует потерю. Острое, жалящее чувство.
— Да ты ловкач. — Дин смотрит на первый клинок, который брат прижимает острием к груди.
— Дин… — звучит, словно музыка, ей богу, — Дин.
Сэм прижимает лезвие к груди и давит — Дин слышит хруст ребер. Клинок врезается в плоть, ломает кости и достает до сердца. Сэм тихо охает и так по-человечески зажмуривается. Тишина накрывает их — словно вакуумом давит на перепонки.
— Почему? — шепот вспарывает воздух. — Почему?..
— Без хозяина это просто древняя ослиная челюсть. — Дин смотрит на Сэма, на клинок, перехватывает эфес и вытягивает костяное лезвие из братовой груди.
— Сам, братец, — Дин смеется. — Без меня, ну. Только так.
Вердикт вынесен. Сэм опускает голову, и молчит.
— Пошли! — не глядя, бросает Дин, зная, что Сэм поднимется.
Всегда поднимался, упрямый стервец.
Сарагоса ждет их.

Глава 12

Куба
Автор — Edna

Ни одному из них тут не нравится — слишком солнечно для Сэма, клаустрофобично-тесно для Дина, который даже не улыбнулся, пока они охотились на перевертыша, из-за которого, собственно, и прилетели на остров. Именно прилетели — купили билеты на самолет, зарегистрировали багаж, который Сэмовыми стараниями не стали досматривать: в этом шестифутовом ящике нет ничего интересного, просто ящик, парень переезжает, перевозит всякий хлам. Дин весь восьмичасовой перелет смотрит в иллюминатор и пьет виски из биоразлагаемого стакана. Сэм не видит в этом прежней напряженности и нервности — скорее, скуку и раздраженность, вызванную ожиданием. Пару раз ему кажется, что в салоне становится темнее, словно лампы тускнеют, и люди начинают боязливо оглядываться, обеспокоенные и напуганные. Страх растет в них, но потом прекращается, внезапно и резко, — и это похоже на падение с края.

— Хочешь, чтобы у всех развилась аэрофобия?

— Нет.

— А чего ты хочешь?

— Чтоб ты заткнулся.

— Иногда я жалею, что не могу влезть к тебе в голову.

— Никогда не мог, Сэмми. — Дин приподнимает пустой стакан, когда мимо проходит стюардесса — молодая и симпатичная, но какая-то задумчивая и несчастная. Сэм осторожно хватает ее за запястье и улыбается мягко, не желая ее пугать еще больше. Дин безразлично просит повторить. — Еще порцию, мисс.

Стюардесса кивает и удаляется, плотно задергивая шторы в конце прохода. Сэм слышит, как она плачет, прикусив кулак, чтобы не выдать себя. Дин комкает стакан. Сэм думает, что рейс 1621 надолго запомнится всем.

Приземлившись в аэропорту Гаваны и выйдя на шумную и жаркую улицу, Дин первым делом раскрывает зонт.

— Это излишне, — говорит Сэм, глядя на оттягивающего ворот черной футболки брата, но, тем не менее, встает в тень. — Я не горю на солнце.

— Дождь, — сообщает Дин — и дождь действительно начинается в ту же секунду, проливной и острый: косые лезвия несутся с неба и вонзаются в бегущих в поисках укрытия людей. — Ненавижу.

Сэм не очень разбирает, о чем он: о ливне или о людях. Наверное, о том и о другом. Дин отдает ему зонт. Капли долбят по полотну. Капли над Дином летят вверх, не задевая его.

— Нам нужен номер. Пошли.

Сэм молча следует за ним. Они странная парочка — парень, одетый во все черное, будто на похороны, и парень в костюме тройке, в плаще поверх, словно здесь поздняя осень, а не душная восьмидесятиградусная весна.

Все, чем Дин удостаивает комнату, — это короткое презрительное «хм». Сэм аккуратно ставит ящик у стены, зонт — в подставку там же. Лужица воды натекает на пол.

— Скажи, у девчонки, Виктории или как ее, тоже есть?

— Что? — Сэм, задвигающий шторы, оборачивается. Дин глядит в упор, но не на него, а на тыльную сторону его ладони. Сэм давит в себе желание спрятать руку. — Есть, — отвечает он, — у всех особых солдат Организации есть.

— М-м. Но твоя испорчена. Чем тебя прижгли? Освященной сталью? Клянусь, ты вопил.

— Все было не так. — Сэм старается держаться спокойно: ему слишком много лет, чтобы выходить из себя, как подростку. — Печать уничтожается, когда освобождаешься.

— Не логичнее ли ее оставлять, когда выпускаешь зверя из клетки? Сколько у тебя было уровней ограничения?

— Три, — говорит Сэм, хотя надо бы спрашивать «Откуда ты знаешь?», наверное.

— А у Алукарда?

— У Хозя… — Сэм заминается и кривится. — У него не такая Печать. Я не могу сказать.

— Занимательно. Расстелить тебе постель, Сэмми?

— Не утруждайся. — Он укладывает ящик на пол, снимая крышку. Темный саркофаг внутри привычен — тяжел и крепок, ни вода, ни огонь не способны уничтожить его. Сэм сомневается, что правильно ложиться сейчас, когда брат явно не в духе, задумал что-то, может, даже убить его, но перелет был слишком долгий. День — не его время, а ночь не скоро.

Дин салютует ему, без ухмылки или смеха, словно отдает честь на похоронах солдата. Только звездно-полосатого флага и канонады не хватает. Сэм засыпает со странным чувством тревоги и непрощения.

Он в темноте. Она ледяная и горячая одновременно. Она движется непрерывно, медленно и быстро, вниз и вверх, вперед и назад. Она ударяется обо что-то и злится, лишенная возможности вырваться. Он идет — неизвестно куда — это тяжело, это словно пробираться сквозь многотысячную толпу. Он слышит воду, бесконечное количество воды где-то — повсюду, на самом деле. Он слышит, как ему говорят:

— Это ловушка. Ты меня запер.

Он отвечает:

— Нет.

Ему говорят:

— Почему тогда мне не уйти отсюда? Почему тогда мне больно? Ты меня запер. Это ловушка.

Он отвечает:

— Нет. Ты согласился пойти со мной. Ты знал.

Ему говорят:

— Тесно. Мне больно.

И все. Темнота продолжает двигаться, не зная покоя, не находя себе места, заключенная на крошечном клочке земли, который окружен океаном. Многотонной толщей соленой воды.

Крышка саркофага раскалывается надвое, поэтому Сэму можно не дожидаться, пока она сдвинется. Сэм вскакивает — ничего не видно. Ночь. Иррационально темная даже для него.

— Дин?

Стены идут трещинами — сухой треск штукатурки тому подтверждение.

— Прекрати это. Дин!

— Указываешь мне, маленький Сэмми? — Темнота смещается, и Сэма придавливает, как тогда, когда он вздумал влезть брату в голову. — Ты ощущаешь это? Давай наведи Тень, выпусти своих канареек. Посмотри на меня! Куда ни сунься везде вода…

Сэм падает, освобожденный, но комната оплывает: красный мешается с черным. Дин стоит в центре, и кожа его кровоточит, словно пробитая шрапнелью. Железные птицы кружатся над ним, вечно голодные, острыми когтями целящиеся в сердце. Сэм сжимает кулак, и они исчезают, распадаясь красными перьями, красными каплями, над Дином летящими вверх.

— Как давно это продолжается? — спрашивает Сэм тихо. Тень держится едва-едва, и то, потому что брат позволяет.

— С самолета.

— Соль. Я не подумал.

— Ты запер меня.

— Это Куба, Дин! Остров посреди сраного океана!

— Нет места. Слишком мал.

— Мы уйдем.

— Нет.

Тень рассыпается осколками. Сэм отшатывается, когда Дин повторяет «нет», но оказывается у него за спиной.

— Почему? — оглядывается он и держится настороже: что ожидать от темноты, разъедаемой солью, которая здесь повсюду: в воде, в воздухе — непонятно. Очень опасно. Ты ходишь по краю, Сэм Винчестер.

— Дело. — Дин, на вид совершенно нормальный, складывает руки на груди. — Хочу убить.

Мне нужно убить кого-нибудь, Сэмми. Иначе я убью всех до одного. Тесно.

Сэм кивает, соглашаясь, разрешая — черт разберет.

***

Перевертыш, парнишка небольшого ума, подписывает себе приговор, перекинувшись Дином. Сэм засовывает пистолет, который он взял по старой памяти, за пояс и просто наблюдает. Дин разочарован. Дин смотрит черными глянцевыми глазами на свою жертву, которая убила себя сама.

Парнишка смеется Диновыми губами. Парнишка кричит Диновыми губами. Парнишка просит о пощаде ими же. Фальшивое тело ломается: руки выгибаются под неправильными углами, ноги выворачивается, хребет повторяет кириллистическую букву «г». Дин подходит, и перевертыш, хрипя, отрывается от земли.

— Это память о ней. Это то, что я ощущаю. В тебе мало места. Тебя не достаточно для меня.

— Дин…

Тот поднимает руку — у Сэма отнимается голос. Перевертыш кричит и плачет.

— Больно, правда? — интересуется Дин, наклонив голову. — Почти что смерть, но лучше.

Дин моргает. Парнишка складывается, сжимаясь до ненормально малых размеров, и это самое жуткое, что Сэм видел за всю жизнь, да и за всю не-жизнь, на самом деле.

— Теперь все, — говорит Дин, проходя мимо. Сэм замечает крохотный надрез у него на скуле. Соль вездесуща.

— Что будет, если ты лишишься тела? — зачем-то спрашивает он.

— Вечность.

Они улетают первым рейсом, странная парочка — высший вампир и тьма, запертая Печатью с бесчисленным множеством уровней ограничения.

Глава 13

Нью-Йорк
Автор — красное и черное

Большое Яблоко встречает их серостью аэропорта Кеннеди и метелью. Снег в марте сродни аномалии, но Сэм только усмехается: они с братом сами как ходячее отклонение, неудивительно, что природа бунтует. Они вновь в штатах — хватит непредсказуемой Европы и островов. Особенно островов.

Сэм дышит на незамерзшие пальцы — привычки ради и перехватывает насмешливый братов взгляд.

Скоро.

Его захлестывает волной противоречивых чувств — радость свободы и горечь неизбежной потери, как и тогда, двадцать лет назад, такой же тяжелой мглистой ночью, из тех, когда небо раскрашено грязно-красным.
— Ищешь дамочек топлесс?* — Смешок холодит кожу на затылке.

Неправильно, все неправильно.

— Хотя бы сегодня, — не оборачиваясь, шепчет Сэм — его услышат, вне всякого сомнения. Тьма слышит все. — Не будь таким мудаком.
Брат молчит — Сэм делает полшага назад, но напарывается лишь на пустоту. Центральный парк безлюден и холоден.
Сэм разворачивается и всматривается в кажущуюся бесконечной заснеженную аллею.
— Повеселись, братец, мы дома. — Фраза рассыпается, ударяясь о плотную завесу тишины, и осколками хрустит под Сэмовыми ботинками.
Он успевает сделать пару шагов, как со спины налетают, чуть ли не опрокидывая лицом в снег, и Сэм оказывается в кольце рук.
Дин. Кто же еще? Тьма бесшумна и безжалостна.

«Притворись, хотя бы сегодня притворись, что ты со мной, что я еще что-то значу для тебя. Пожалуйста.»

Сэм расслабляется и откидывает голову брату на плечо.

«Притворись, я прошу тебя…»

Дин крепче прижимает его к себе и низко смеется, уткнувшись Сэму в шею.
Сэм знает — это больнее и это издевка. Сэм знает — в брате не осталось ничего для него. Он закрывает глаза и выдыхает:
— Спасибо, Ди.

* В Нью-Йорке женщинам разрешено ходить топлесс.

Глава 14

Бразилиа
Автор — Edna

— Что ты делал, когда оставил меня в покое?

Вопрос жесткий, как краюшка хлеба, которую Сэм крошит голубям. Парк в ретро-стиле — гравийные дорожки, низенькие фонтаны, скамейки, деревья — воплощенное прошлое, в котором они росли когда-то. Сэм поражается Диновому умению выискивать такие места в беспросветных сотнеэтажных мегаполисах, вроде Бразилиа, где лишь бетон, неон и бесчисленные люди. И жара, куда же без нее.

Дин, загорелый, белозубый, черноглазый, сменивший привычные темные шмотки на легкий светлый лен, вальяжно разваливается на скамейке и смотрит на солнце без очков, подставляется ему, мол, давай попробуй спалить меня, давай поиграем, мне скучно. Скука разливается душной плавленой волной, тянется и тянется, как патока, как разогретая руда. Дин перемещается сюда из Нью-Йорка — раз и нет, поминай, как звали. Океан далеко, чтобы остановить его. Пресная вода Параноа — просто вода.

У Сэма уходит неделя, чтобы найти его: Дин не подсказывает, не усыпает свой путь трупами, как когда-то — кажется, все дни сидит в парке, глазея на великолепных, крутобедрых бразильянок. Солнце вместо смерти дарит ему поцелуй — Дин бронзовеет, делаясь красивым до чертиков, словно на каникулах давным-давно, в шестнадцать, в восемнадцать и в девятнадцать — тогда они кантовались в южных штатах, пока отец решал свои никому не нужные дела. Девчонки в маленьких городках из кожи вон лезли, чтобы заезжий красавчик обратил на них внимание. Дин смеялся и был абсолютно доволен, словно кот, рядом с которым поставили аквариум — запускай лапу и лови любую.

Сэм помнит, как будто это было вчера. Дин, наверное, нет. Сэм не может представить, на сколько брат теперь старше, чем он: время Ада почти такое же тягучее, как скука. Время Ада искажено чужой памятью, вытекшей из расколотых голов. Из ямы размером с могилу их непонимание друг друга превращается в пропасть, непостижимо глубокую и широкую, и вечность, в которой они замерли, только сглаживает острые края, но разводит по разные стороны.

— Что ты делал, когда оставил меня в покое? — повторяет Дин, не поворачиваясь к Сэму, сидящему на другом конце скамьи, в тени огромного фернамбукового дерева.

— Работал, — уклончиво отвечает тот, — ты знаешь.

— Что, даже собаку не завел? Или Джессику? Или в универ не пошел?

Издевка висит в воздухе. Сэм подкидывает голубям крошек.

— Я умер почти сразу, — вздыхает он. — Не успел.

— Лжец, — усмехается Дин. Сэм хочет возразить, но захлопывает рот.

Девочка лет пяти проворно забирается на скамейку, устраиваясь точно между ними на границе света и тени, и беззаботно болтает ногами. Голуби, как ни в чем ни бывало, продолжают расхаживать рядом по мелкому белому гравию. Сэм, мягко улыбаясь, протягивает девочке ладонь с крошками. Девочка глядит на него с любопытством, но без опаски.

— Ты болеешь? Ты белый, — говорит она и зачерпывает крошек, просыпая их себе на платье. — И холодный.

— Он вампир, bebé, — усмехается Дин, — это нормально.

Сэм едва заметно качает головой.

— Я не маленькая! — восклицает девочка и смешно надувает щеки. — Я сеньорита!

— Я знаю, bebé Алиси. — Дин проводит рукой по ее волосам, тугими кудрями спадающими на спину. — Где твоя мама, сеньора Жулия? Где твой братик, малыш Энцу? Где сестричка Мануэла, у которой глаза почти такие же черные, как у меня?

— Что ты… — начинает Сэм, но голос исчезает. Девочка, не задумываясь, кивает в сторону.

— Там. Вы заняли нашу скамейку, senhores.

— Правда? — со смешком спрашивает Дин и смотрит вперед: у фонтана женщина, склонившаяся к коляске, пытается успокоить кричащего младенца, девочка-подросток со скучающим видом сидит на нагретом солнцем бортике, уткнувшись в телефон. «Не смей!» — думает Сэм, прекрасно зная, что Дин слышит. — А тебе мама не объясняла, малышка Алиси, что нельзя разговаривать с незнакомыми сеньорами? Что нельзя оставлять свою семью?

— Ты знаешь, как меня зовут, — замечает Алиси и тянет к нему ручонки. — Ты всех знаешь.

— Знаю, — соглашается Дин и поднимается вместе с ней. Красное платьице выделяется на фоне белой рубашки. Девочка кладет голову Дину на плечо, он целует ее в макушку.

Сэм содрогается, когда чувствует едва уловимое касание к волосам.

Я целовал тебя так же, малыш Сэмми, и носил так же. Ты был непоседой. Я все помню, не сомневайся. Я не могу забыть.

Дин идет — гравий легонько шуршит под ногами. Голуби взлетают, но быстро садятся, отъевшись до такой степени, что крылья не держат. Алиси, выглянув из-за Динова плеча, машет Сэму рукой: пока, сеньор Вампир.

Пока, bebé, ты не знаешь, как тебе повезло.

— Извините, сеньора, — говорит Дин, — кажется, вы потеряли кое-кого.

Женщина отвлекается от кричащего младенца.

— Алиси! — всплескивает она руками. — Неугомонный ты ребенок! Мануэла! Я же велела тебе смотреть за сестрой. — Девочка-подросток, которая явно не хочет находиться здесь, спешно прячет телефон в карман, но мать все равно замечает. — Ради всего святого! Я утоплю твой смартфон в Параноа!

— Ничего же не случилось, мама! — возражает она.

Женщина строго смотрит на нее, и Мануэла поджимает губы, но виновато опускает голову.

— Благодарю вас, сеньор, — говорит женщина, забирая хнычущую Алиси у Дина и передавая старшей дочери.

— Не хочу к ней, — хнычет девочка, — она противная! Сеньор Escuro, ты же знаешь, что она противная!

— Алиси! — одергивает ее женщина. — Простите…

— Меня бы выпороли, будь я на месте Мануэлы, — спокойно говорит Дин. — Прощайте, сеньора Жулия. Пока, bebé, больше не убегай из семьи.

Алиси кивает. Мануэла крепче сжимает ее ручонку: этот человек какой-то странный — от него дрожь ползет по спине. Жулия озадаченно глядит Дину вслед — когда она успела назвать свое имя? — но возвращается к сыну, который заливается слезами, как будто испугавшись чего-то.

— Что ты делал, когда оставил меня? — спрашивает Дин в третий раз, занимая солнечный край скамейки и отпуская Сэма, который теряется с ответом, потому что вопрос, лишившись слова, становится слишком объемным. Пропасть между ними распахивает пасть, и ее клыки намного убийственней Сэмовых.

— Я…

— Жаль, что ты не горишь на солнце, Сэмми, — перебивает Дин и улыбается, — я бы посмотрел на это.

Сэм молчит. Зубы пропасти смыкаются точно над макушкой, ровно над местом, где оставлен Динов поцелуй.

Глава 15

Мексика
Автор — красное и черное

В Мексике душно и жарко, в Мексике темные ночи и бездонное небо, усыпанное яркими звездами. Сэму нравится в Мексике.

Сэм распахивает окна в их крохотном мотельном номере — да в этом пыльном городишке и не найти гостиницы приличней — и всматривается в темноту улиц.

Ну же. Я ведь чую тебя.

Дин ушел — мобильник молчит, и срабатывает только голосовая почта. С какой темноглазой красоткой ты проснешься сегодня, братец? Чью шею ты свернешь в паршивом баре? Сэм усмехается — вот только спасать тебя больше не надо.
— Вообще больше ничего не надо, как ты не понимаешь?
Сэм даже не оборачивается — смысла нет, а смотреть на красный плащ — увольте, с некоторых пор он ненавидит этот цвет. Тьма сгущается, становится плотнее, давит на плечи.

«Я знаю что ты сильнее. Хватит!»

Хозя… Алук… Сэм не может выговорить ни того, ни другого и выбирает нейтральное «ты»:
— Зашел спросить, как у меня дела?
— Я чувствую тебя, Сэмюэль. — Алукард сидит на его койке и улыбается. Сэма передергивает:
— Всегда ненавидел это имя.
— Твой брат, — Алукард вновь улыбается — скалится. — Интересный.
— А, так вот оно что… — Сэм зло хмыкает. — Скучно в Англии нынче?
— Мне всегда скучно, Сэмюэль. Но ты же познакомишь нас? Когда-нибудь? — Алукард поднимается — бесшумно, словно в вакууме. — Расскажи брату о сегодняшнем вечере. Он прекрасен.

Сэма пришпиливает к полу, воздух давит, ломая кости и вжимая его в пол. Из ушей и глаз сочится кровь, пачкая грубый деревянный пол. Сэм слышит тихий смех, но не может поднять головы.
— Странный ты, — слышит он — в голосе разочарование.
— Я н… не чудовище, — выхаркивает кровью Сэм.
— Все так говорят. — Давление отпускает. Сэм один в маленькой темной комнате, на замаранном кровью полу.

Он поднимается, но лишь для того, чтобы тут же рухнуть на кровать, где недавно сидел его бывший хозяин. Дверь хлопает — Дин вернулся. Сэм закашливается и утирает рот рукавом рубашки — на ткани остаются красные разводы. Матрас проседает под тяжестью чужого тела.

— Что, у нас гости? — интересуется Дин.
Сэм не отвечает и отворачивается к стене. Злость мешается с беспомощностью — словно он долбаный пятилетка, у которого хулиганы отобрали любимую игрушку. Проходит вечность, прежде чем Сэм вдруг чувствует тяжелую теплую ладонь на своем плече.
— Кусай, мелкий.
Сэм встряхивает головой — не сегодня и не сейчас.
— Просто… — просит он. — Просто останься. Сегодня.
Дин медленно кивает и укладывается рядом.

Глава 16

Огайо
Автор — красное и черное

Помнишь, здесь, на границе тебя подрали? Так, что я еле справился. Неделю себя не помнил, по больничным коридорам ходил. Тоже ведь лето было, и кисточки эти индейские везде по обочинам, словно пятна крови. Ненавидел все это, да…

Сэм просыпается и трет глаза — те сухи, и на пальцах ни следа крови. Он чует: Дина нет. Давно нет. Вернешься ли, братец? Сэм встает, спускается вниз, в душный июньский вечер и закрывает глаза.

Я не чудовище.
Я не…

Жажда пульсирует в висках, сушит рот и заставляет несуществующее сердце отстукивать стаккато. По крайней мере, ему так кажется. Комок подкатывает к горлу — Сэм сглатывает и слышит ток крови вот у этого мальчугана, что перебегает улицу, и у этой девчонки, его сестры, что должна приглядывать за ним. Их мысли путаются, их разум сумбурен и полон той легкости, что Сэму больше не познать никогда.

«Ты бы выпил их мысли до дна.»

— Заткнись, Алукард — привычно шепчет Сэм и слышит тихий смешок.

«Маленький вампир Сэмюэль. Как тебя еще не убили? Как твой брат еще с тобой не наигрался?»
Сэм расстегивает верхнюю пуговицу рубашки — душно, нестерпимо душно и тесно — и возвращается в номер. Пошло оно все. Пошли они все.
<
tab>Тьма густа и похожа на гудрон — Дин всегда приходит неожиданно.

— Что, пустые переживания, да, братец?
Дин улыбается, и Дин в настроении.
Сэм молчит, а потом вдруг валит брата на пол — позволил тот или нет — не важно. Страх мешается с предвкушением — причудливо, словно спиралью.
— Из грез я проснулся сегодня* — шепчет Сэм — страшно, невероятно страшно — задирает Динову футболку и проходится по еще загорелой коже ребром ладони — кожа расходится, легко, будто масло, и кровоточит. Сэму дуреет от острого пряно-металлического запаха, дуреет от того, что брат не сопротивляется, а лишь с интересом смотрит на него, и чертит языком дорожку — вверх, по средостению до яремной впадины, не спрося, добирается до шеи — артерия мерно бьётся, отсчитывая вечность. Сэм сухо целует и распластывается на брате. Страх вновь накатывает, заставляя отшатнуться от Дина и забиться в угол.
«Когда же твой брат наиграется с тобой?»
Дин смеется и шепчет:
— Нескоро, возлюбленный младший брат. Нескоро.

*Строка из песни LP "With you".


Продолжение в комментариях.

@музыка: Robert Plant — Darkness, Darkness

@темы: кроссовер, Hellsing, Сверхъестественное, фанфикшен, джен, ангст

---

Название: Огонь под пеплом
Авторы: Красное и черное, Edna
Размер: драбблы
Фэндом: SPN, Hellsing (кроссовер)
Персонажи: Дин, Сэм, Джон, Бобби, другие персонажи
Категория: джен
Жанр: ангст, хёрт/комфорт, повседневность, юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Братья отправляются в Лондон, чтобы отыскать таинственную организацию, виновную в смерти их отца. Но прошлое тоже следует за ними, сжигая все мосты, чтобы вернуться назад.
Примечания: сборник драбблов, поначалу веселых и беззаботных, но потом превращающихся в огонь и гарь. Мы такое любим, а вы предупреждены.
Канонные таймланы Hellsing сохранены. Таймлайны SPN смещены.
Предупреждения: ненормативная лексика, насилие, нехронологическое повествование, смерти персонажей
Артер: Bran1313

ГЛАВЫ

1. Перспективы сотрудничества

— И это ваш элитный батальон? Мужик в красном, старикан и телочка? — Дин не знал, как ему реагировать на всё это блядство. Они что, прикалываются? Он летел на долбаном кукурузнике ради… Вот этого цирка уродов? — Виктория? Серьёзно? Детка, отойди и не мешай дядям рабо… Чёрт, пусти, сучка!
Сэм с удивлением смотрел, как хрупкая девчонка играючи схватила Дина за горло и приподняла над землёй. — Всё-всё! — сдавленно просипел тот. — Стоп-слово, стоп-слово!

Алукард усмехнулся. Сотрудничество с американскими охотниками обещало быть занимательным.

2. Ограничение бюджета

— А я сказал — хочу еще пива! — Дин упрямо поджал губы и зло посмотрел на брата. Ну как ребёнок, которому не купили конфетку.

— Дин, нам еще нужно заплатить за жильё, да и еда заканчивается, — Сэм, проникновенно глядя на Дина, в сотый раз объяснял старшему брату прописные истины обывательской жизни. — Дин…

— Я взрослый мужик, чувак! — Дин негодовал, мечась по комнате, словно тигр в клетке, — и я не могу купить себе бутылочку пивка?

— Нет, — твёрдо ответил Сэм и покачал головой. Для убедительности. — Аванс будет только через две недели.
— Вообще какого хрена мы стали работать на Хеллсинг? К Миллениуму нас это не приблизило ни на йоту. Чёрт! — Дин устало рухнул в кресло и потёр переносицу. — И, уж если на то пошло, они могли бы платить наёмникам побольше. Жить по бюджету — это отстой.

Сэм обречённо вздохнул и занёс в список покупок успокоительное: следующие две недели будут тяжёлыми.

3. Огонь

После того, как родители Джона погибли в автокатастрофе, ему казалось: хуже уже некуда. Детство по приютам, без нормального образования, без оседлости. Без любви.

Фостерная, мать её, система опеки.

Он не смог прижиться ни в одной семье, которая хотела его усыновить. Они все пытались: и Джон, и очередные опекуны — по крайней мере до той поры, пока Джон был милым пухленьким мальчишкой. Когда Джон подрос, желающих оформить над ним опеку резко поубавилось: всех интересовали малыши, а не подросток, волком смотревший на людей.

Он еле дотерпел до призывного возраста и свалил из очередной семьи фанатиков-баптистов в армию. Тогда вербовали всех: дяде Сэму нужно было пушечное мясо.

Тогда Джону казалось: хуже армейской учебки быть не может.

После ада войны он думал: с Вьетнамом ничего не может конкурировать.

Как он ошибался. У Ада не было границ.

Он понял это, когда трое ублюдков облили его жену бензином, подожгли и заставили смотреть на то, как она корчится в предсмертной агонии.

Тогда Джон думал: вот теперь всё, дно.

Но нет. Мэри, его Мэри работала на нацистов. Мэри никогда не была любящей женой и матерью. Он и его сыновья лишь обеспечивали ей прикрытие. Они были для неё лишь инструментом, а Джон любил её. Даже узнав правду, любил.

Ад бесконечен. Джон хорошо усвоил это.

4. Варвары

— Вот суки! — Дин негодовал и расстреливал мишень за мишенью. Ёбанные высокомерные говнюки. Батальон, мать его, Хеллсинга. Чопорные мудаки, вот они кто.

Однажды, Дин, переодеваясь после тренировки, подслушал разговор двух военных. Собратьев по оружию, мать их.

— И нахрена они тут, — сокрушался один, долговязый и худой, как щепка. — Ты видел, как они работают?

— Да уж, варвары… — второй согласно кивнул. — Сегодня один другого полчаса гонял с битой по плацу. И это профессионалы? Как еще Америка не вымерла?

Бойцы вздохнули и ушли. Дина накрыла глухая волна раздражения. Вот уёбки.

Успокоился он через три дня, когда, на операции по зачистке вампирского гнезда, спас долговязого, той же битой размозжив голову одной шустрой сучке-упырихе.
«Профессионализм-профессионализм, — думал Дин, отмывая биту от ошмётков мозгов, — фуфло всё это. Против грубой силы иной раз не попрёшь».

5. Преданность

В глазах уже рябит и виски пульсируют болью, но Интегра продолжает всматриваться в экран лэптопа, раз за разом прокручивая запись сегодняшней тренировки.
Максимальная приближённость к реальности, цель: найти и уничтожить.
Первое почти соло братьев Винчестеров в Англии.

— И всё же объясни мне, — не оборачиваясь, роняет она — Интегра научилась улавливать Алукарда каким-то шестым чувством, — зачем они тебе?

Ей не нужно видеть его, она прекрасно знает, что Алукард широко улыбается.

— О Серас ты говорила то же самое.
— Ты обратил её. — Интегра морщится и потирает переносицу: тот инцидент до сих пор вызывает ней чувство глухого раздражения. — Нарушил приказ. Это другое.

— Ты знала, что она нам нужна. — Алукард усмехается и перемещается Интегре за спину. — Посмотри на них. — Палец в белой перчатке утыкается в экран. — Они хорошие солдаты.

— Нам нужны преданные бойцы! — Интегра оборачивается и зло смотрит на Алукарда, — Грядёт война… А эти двое… преданы лишь друг другу!

— Вот именно. — Алукард вновь улыбается и, уже растворяясь в воздухе, повторяет: — Вот именно.

6. Два вопроса

Дин молчит, оттирая с куртки капли крови. Дин молчит, залезая в служебную тачку. Дин не произносит ни слова по дороге на базу. Дин молча вылезает из машины, а потом, в упор смотря на Алукарда, уничтожившего парочку упырей — одного из «шакала», а второго своими адскими псами — подходит к нему и говорит:

— У меня всего два вопроса: где взять такую пушку и нахуя вам мы?

7. Правильная сторона

— Мне это не нравится. — Дин напирает на Сэма, давит, загоняя его в угол. Он не толкает его, но Сэм всё равно пятится, пока не врезается лопатками в холодный бетон.

Сэму вдруг хочется зажмурится, сползти по стене, обнять колени руками и сказать: «Я в домике». Но детство давно позади, да и было ли оно… Не важно. Важно то, что брат нависает над ним, и от каждого его движения веет угрозой.

— Что… — когда пауза затягивается невозможно долго. — Что тебе опять не так?

— Эта вампирская тёлка,— тут же отзывается Дин. — Вы слишком близко общаетесь.

— Мы просто… — Сэм не успевает договорить: брат жёстко разворачивает его за плечи и толкает грудью в стену. Сэм чувствует его дыхание на своей шее: Дин зол и не скрывает этого.

— Они сольют тебя при первой же необходимости, — шипит Дин Сэму в ухо. Дыхание брата горячо, почти обжигающе. — Они сольют тебя и воспользуются твоим замешательством. Эта сучка пристрелит тебя. Если ты не сделаешь этого первым.

— Я… — Сэм пытается вывернуться из захвата, но тщетно. Он — рыбка на крючке. Глупая-глупая рыбка.

Дин вдруг хватает его за волосы и впечатывает носом в стену. У Сэма перед глазами прыгают цветные пятна, боль штормовой волной бьёт в голову. Он чувствует, как кровь заливает лицо и слышит шёпот:

— Я просто хочу знать, что ты до сих пор на правильной стороне, Сэмми.

8. Красный

Сэм спускается в Подземелье. Здесь промозгло и сыро — Сэм слышит воду, капающую где-то впереди, хотя на планах, которые он изучил в свободное время, никаких подземных рек или водоемов не было. Наверное, конденсат. Сэм надеется, что это конденсат: от здешних обитателей можно ожидать чего угодно — мачете, которое он взял, скорее, по привычке, неприятно холодит спину. После выходок Алукарда Сэм как-то разуверился в действенности старых добрых клинков.

Коридоры не освещены. Ему приходится вести рукой по стене, чтобы не потеряться — Уолтер сказал третья дверь после второго поворота. Сэм считает, останавливается: да, это здесь — и осторожно стучит. Звук эхом отражается от каменных стен, мокрых и скользких на ощупь. Сэм настораживается: охотничьи инстинкты берут свое — надо валить отсюда. Только неоновой таблички с надписью «Опасно!» не хватает.

— Заходи, Сэм. — Голос мягок, но у Сэма все равно по спине бегут мурашки — да что с ним такое?

— Как ты узнала, что это я? — с легкой улыбкой спрашивает он, проходит, но не до конца закрывает за собой дверь: всегда готовь пути к отступлению.

— Твое сердце, — говорит Виктория и пожимает плечами, — оно стучит.

— Все сердца бьются одинаково, мне кажется.

— А вот и нет. — Виктория рассеянно водит ложкой в тарелке. — Это сложно объяснить. Поужинаешь со мной?

— У нас разная диета, ты же знаешь. — Сэм приближается и отодвигает стул. — Можно?

— Конечно, я же не кусаюсь, — усмехается Виктория: она уверена, Сэм оценит иронию. Сэм — умный парень. Он ей даже нравится, жаль, что они не встретились раньше. — Яблоко будешь? Стащила на кухне, не знаю, зачем мне оно… — Она выкладывает на стол красное яблоко с чуть помятым боком. — Больше мне нечего предложить. Непутевая из меня хозяйка.

— Спасибо, — Сэм слабо приподнимает уголки губ, — я не голоден.

Виктория молчит. Неяркий свет комнаты искажает ее черты — Сэм запомнил ее совсем не такой, хоть и встречался с ней только пару раз на заданиях. Больше всего его впечатлило, как эта тонкая щуплая девчонка таскала на себе здоровущую винтовку, которую он сам с трудом поднял бы. Потом его просветили, конечно, добрые языки, и все встало на свои места.

Сэм наблюдает, как Виктория медленно подносит бокал к губам и делает крохотный глоток, будто боится сорваться. Сэмов кадык дергается, когда он сглатывает горькую слюну: от воспоминания о «крови демона», такой же густой и красной, как у Виктории в бокале, саднит пересохшее горло. Нет, это в прошлом. Все кончено.

— Это как жажда, правда? — говорит Виктория и смотрит на него, чуть склонив голову.

— Что?

— Твоя зависимость сродни жажде.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Не притворяйся, Сэм. — Виктория встает, выливает содержимое бокала и тарелки в раковину и долго держит руки под ледяной водой, утаскивающей красный солено-металлический запах, повисший в комнате, в сток. — Твоя кровь не чиста. Я чувствую… примесь. Как в Штатах называют это?

Сэм не хочет говорить, но противиться почему-то тоже не может. Гребаные вампирские фокусы.

— «Кровь демона».

— Как поэтично, — усмехается Виктория, и Сэм наконец-то замечает ее клыки. — В Англии это зовется «грязь».

Сэм думает, что такое название значительно лучше подходит той сраной наркоте.

— Как это случилось? — брякает он первое, что пришло в голову, лишь бы сменить тему, и непонятно зачем прикасается к шее.

— Это? — Виктория широко улыбается, показывая клыки, и улыбка больше похожа на оскал. Сэм кивает. — Хозя… Алукарду пришлось стрелять через меня. Ты видел Касулл? От меня мало, что осталось. А умирать так страшно.

— Понимаю.

— Нет.

Короткое слово, хлесткое, как пощечина — и у Сэма ощущение, что он ее и получил. Ни черта он не понимает. Ни черта.

— Почему ты не ешь? Не пьешь. Или как это назвать…

— Фрукты мне нравятся больше. — Виктория впивается зубами в яблоко — когда она успела забрать его со стола? — и сок брызгает в стороны. — Зачем пришел-то?

— Фергюсон считает, что из меня может получиться снайпер. — Сэм чуть виновато пожимает плечами, мол, извини, я тут не причем.

Виктория смеется: тихий звенящий смех. Такой ее Сэм и запомнил — маленькой девочкой с большой пушкой, будто из глупых японских мультиков, которые любит смотреть его неугомонный братец, у которого детство играет в заднице.

— А я типа учитель, что ли?

— Фергюсон сказал, что ты покажешь мне свою винтовку. Ну и…

— Показать-то, я покажу. — Виктория откусывает еще яблока и говорит с набитым ртом. — Сэм, ты, конечно, извини, но тебя снесет отдачей.

— Эй! Я умею стрелять.

— И снайпер из тебя, как из меня человек, то есть никакой.

Сэм встречается взглядом с Викторией: грусть и страх — третьего не дано.

— Но приказы не обсуждаются, да? — наконец, говорит она.

— Да, — эхом отзывает Сэм и встает.

— Нифига, какой ты высокий. — Виктория смотрит на него снизу вверх: она едва достает ему до груди. Сэм еле сдерживается, чтобы не погладить ее по голове, как ребенка — ребенка с очень острыми зубами. — Ладно, пошли, покажу тебе «Харконнен» и все такое. Надеюсь, ты не хочешь спать?

Сэм усмехается и отрицательно качает головой.

— Отлично, ведь ночь так прекрасна.

9. Старые привычки

Дин никогда не думал, что у него будут проблемы с вождением. Это просто не укладывалось у него в голове, просто потому что этого не могло быть. Не могло! Джон усадил Дина за руль впервые, когда ему было лет пять, просто так, чтобы он перестал его донимать — и с тех пор автомобили заняли в Диновом сердце отдельный уголок, пахнущий моторным маслом, полиролем и бензином.

Дин открыл дверцу, по привычке уселся на место водителя и только потянулся к замку зажигания, как Сэм постучал в окно и махнул рукой, мол, выходи.

— Да чтоб тебя! — ругнулся Дин и вылез.

— Чувак, это мое место, — со смешком сказал Сэм, когда Дин, поджав губы протиснулся мимо него.

— Да знаю я!

— Когда ты уже привыкнешь?

Дин смерил Сэма недовольным взглядом: кажется, братцу нравилось доставать его.

— Никогда, блять! Садись уже в эту поебень, — раздраженно бросил Дин. — И вообще у нормальных машин руль слева, а не справа.

— Хорош бурчать. Никто не виноват, что ты не можешь привыкнуть к правостороннему движению.

— Заткнись, стервец, а то…

— А то — что? Опять по встречке поедешь?

Дин закатил глаза, сел в неудобный, тесный и убогий Остин, явно выделенный им Организацией в насмешку, и позлорадствовал, когда Сэм, залезая, ударился головой: эта коробка слишком мала для братца-Йети.

— Будешь знать, как старшим хамить, Сэмми, — сказал Дин, ухмыляясь и глядя, как Сэм потирает ушибленное место.

— Поехали уже, а? На этом корыте мы до места будем сто лет добираться.

Дин кивнул и повернул ключ — мотор кашлянул и завелся. Остин, скрипя рессорами, медленно двинулся с вылизанной стоянки Организации.

— Ну что за убожество, — вздохнул Дин.

Когда они вернутся — если они вернутся, — он проколесит по левосторонним дорогам Штатов всю оставшуюся жизнь. Детка, должно быть, уже соскучилась по нему.

10. Детка

— Ты что, дрожишь?
— Нет.
— А по-моему, дрожишь.
— Сейчас 12:02.
— И что?
— Её должны были привезти в 12:00.
— Дин.
— ГДЕ. МОЯ. МАШИНА.
— Успокойся.
— …
— О, нет, Дин, дыши. Давай, приятель, вдох-выдох.
— Отвали, Сэмми, мы же не на курсах для беременных.
— А ведешь себя, как мамочка.
— Заткнись.
— Сам заткнись.
— Уже 12:10.
— Дин, зачем ты достал пистолет?
— …
— Дин, куда ты идешь?
— Пойду продырявлю эту белобрысую стерву.
— Интегру? Ты с ума сошел? Отдай пистолет!
— …
— Отдай!
— Да господи боже, подавись.
— У тебя нервы ни к черту.
— Зато у тебя стальные, как яйца Терминатора.
— Стремная шутка.
— Знаю.
— Дин.
— Что?
— Может, выпьешь валлиума?
— У тебя с башкой все нормально?
— Я серьезно. Ты на взводе…
— Давай две. Нет, лучше три.

11. Шутка

Когда участь Мэри Винчестер становится решена и к ней высылают карательный отряд, Док едет вместе с ними. Он сам не понимает, зачем, но штурмбанфюрер, внимательно посмотрев на Дока жёлтыми глазами, даёт добро. В конце-то концов, у Эйвондейла отменная интуиция.

И вот, когда Мэри, избитую до полусмерти, обливают бензином на глазах у её ублюдка-мужа, Док по наитию идёт наверх. Он поднимается и слышит тихое хныканье. Док идёт на звук и заходит в детскую. В кроватке сучит ножками младенец. Ему около полугода — глаз у Дока намётан. Он вытаскивает из-за пояса нож и, ухмыляясь, заносит его, было, над выблядком предателя, как вдруг широко улыбается, убирает нож и берёт ребёнка на руки. Он укутывает его в одеяльце, спускается вниз и выходит из дома.

— Не обсуждается, — огрызается он на удивлённый взгляд Рип.

У Дока всегда было отличное чувство юмора. Сделать из сына предателя верного пса Миллениума — это ли не лучшая шутка?

12. Гарь

Когда те ублюдки… Когда они избивали Мэри. Когда они, подхватив его под руки, заставляли смотреть… Джон запомнил два слова: «Миллениум» и «Левиафаны». Они впечатались в его память, выгорели на изнанке век вместе с полыхнувшей, словно факел, Мэри. Эти слова въелись в кожу, под кожу, выгравировались красными, огнём полыхающими буквами на его покрытом гарью теле.

Они забрали Сэмми. Дин тогда спрятался в подвале, но Джон думает, что они с сыном не были нужны карателям. Цель была иной.

Мэри… О Мэри он подумает потом, сейчас нужно сосредоточится на дороге и доехать, доехать, до мать его, Су-Фолса.

Мысли всё же пробивают ментальную броню, и Джон с силой бьёт по рулю, так, что в ладони ещё долго вибрирует отзвук удара.

Почему Сэм? зачем Сэм? Полугодовалый малыш.

Джон едет в Су-Фолс, гонит без передышки. Он хочет принять душ, нет, провести там всю оставшуюся жизнь, врубив напор на полную, позволяя жёстким струям смыть с него гарь, копоть и жирные хлопья пепла, которым рассыпалась Мэри. Дин сидит на пассажирском сиденье и смотрит перед собой страшным немигающим взглядом.

Джон верит: они доберутся до Сингера, и все образуется. Всё. Будет. Хорошо.

13. Телекинез

— Какого черта? — Дин ошарашено смотрит на пакетик чипсов, который вырвался у него из рук, врезался в стену и с хрустом упал на пол.

— Я же просил перестать шуршать, — говорит Сэм, не поднимая головы. — Мне просто нужно немного тишины. Моя башка… — Динова кровать сдвигается на пару дюймов, и он вскакивает, как ошпаренный. — Сейчас разорвется, — выдыхает Сэм, сжимая виски руками.

— Это ты делаешь? — спрашивает Дин в замешательстве. Он делает шаг к брату, но стол перегораживает ему путь.

— Господи, заткнись, Дин, — с нажимом произносит Сэм. — Пожалуйста… Это невыносимо. — Тон с раздраженного вмиг меняется слабо-болезненный. — Что происходит?.. Сделай что-нибудь…

Дин слышит мольбу, и сердце неприятно екает. Страх — легковоспламеняющееся топливо. Дин перескакивает через стол, скользя по столешнице, и падает на колени перед братом. Все предметы в комнате ходят ходуном.

— Сэмми, — шепчет Дин, беря его лицо в ладони, — смотри на меня. Давай же, смотри. И дыши.

Сэм поднимает на него взгляд. Дину кажется, что братовы глаза стали темнее: наверное, всему виной расширенные зрачки. Да, определенно все из-за них. Сэм замирает и глядит на него, не моргая, будто пропадая куда-то.

— Сэмми?

Предметы резко сдвигаются влево — Дин слышит звук разбивающегося стекла: что-то определенно вылетает в окно. Уолтер их прибьет.

— Нет, Сэм, остановись. — Слово слетает с губ, хоть Дин и не хочет произносить его.

Остановись — будто брат виноват. Нет, Сэм тут не при чем. Нет. Нет. Нет.

Сэм медленно моргает — и все действительно останавливается. Абсолютная тишина. Дин боится пошевелиться. Дин боится, что тот, кто сейчас перед ним, уже не его брат. Дин боится.

Сэмовы губы размыкаются и складываются в очертания звуков:

— Прости.

— Господи, Сэм, — выдыхает Дин и прижимает к себе брата. Тот утыкается лбом ему в ключицу и тяжело дышит, словно очнувшись после кошмара. Сколько раз Дин так успокаивал его?

— Что со мной?.. — тихо говорит Сэм. Голос похрустывает, как первый снег.

— Я не знаю, Сэмми, но выясню, — уверенно отвечает Дин: этот сраный кровосос-любитель красного наверняка в курсе — он всегда в курсе всего.

— Пожалуйста, не отпускай, — просит Сэм, когда Дин чуть отстраняется.

— Никогда, Сэмми. Никогда.

14. Неравноценный обмен

Он возвращается, когда ночь седеет как старуха — утренний свет бледными космами свисает на лицо окна. Сэма не было три дня: Фергюсон угнал его на очередное подготовительное задание в какую-то неизвестную английскую глушь — сплошь холмы, вереск и никакого толку. Как эти бриташки не могут понять, что он обучен: и стрелять умеет, и морду бить, и знает почти все виды монстров наперечет.

Сэм вздыхает и осторожно открывает дверь, стараясь не шуметь: рань несусветная — брат наверняка спит. Почему, интересно, Дина не гоняют по живописным английским ландшафтам? Из всех тренировок брата, которые может припомнить Сэм, Дин был только в тире, где выбил сотню мишеней из ста, и на рукопашке, где как будто невзначай выбил пару зубов своему спарринг-партнеру, потому что тот отчего-то вздумал потешаться над его американским, а не британским произношением.

— Кретин, ей-богу, — сказал Дин тогда, разматывая боксерские бинты, заляпанные кровью. — Как думаешь, отстираются?

— Возьми новые, да и все, — предложил Сэм в ответ. — Организация не скупится на экипировку.

— Надеюсь, на стоматологов она тоже не скупится, — усмехнулся Дин, — а то этому придурку пригодится.

Сэм даже не стал читать брату нотацию: этот чувак действительно заслужил.

Дверь отворяется с легким скрипом, что удивительно, ведь Уолтер следит за домом, как кречет. За выбитое стекло, например, и испорченную мебель после Сэмова «магического» представления им вычли из жалования и, кажется, вдвое усилили над ними контроль. Или только над ним?

Сэм не любит вспоминать о том, что произошло, и они не говорят об этом. Но он замечает беспокойство в глазах Дина, стоит ему только нахмурить лоб или коснуться виска рукой: наверное, Дин ждет, что он снова начнет двигать предметы по комнате, как гребаный полтергейст, или загнется от головной боли. Ну что за лажа? Сэм надеется, что этого больше никогда с ним не случится, что это было каким-то гигантским иррациональным сбоем в программе. Но глубоко внутри он знает, что это ложь, но продолжает себе врать. Вероятно, так проще и не так страшно. Сэм боится, что когда-нибудь он превратится в то, на что они охотятся всю жизнь — в урода, само существование которого противоречит природе, и тогда брат, наверняка, без колебания пустит ему пулю промеж глаз. Сэм боится об этом думать, как боится того, что такое решение проблемы будет самым верным, потому что что-то неправильное засело внутри него, словно заноза, которую никак не достать.

Сэм бесшумно переступает порог и замирает. Он ошибся — брат не спит. Дин стоит напротив окна, четко очерчиваясь хрупким утренним светом, и, наверное, поэтому кажется болезненно-тонким. Сэм видит только его напряженную спину и опущенные плечи — Дин упирается ладонями в спинку стула — и чувствует острую потребность прикоснуться к брату, чтобы ощутить твердые мышцы и теплую кожу, а не шершавость картона: уж очень Дин походит на глупые теневые силуэты, которые вырезают на ярмарках.

— Эй, — тихо зовет Сэм, словно опасаясь, что от голоса громче Дин разлетится клочками бумаги. Но ничего такого, конечно, не происходит. Дин вздрагивает и оборачивается: под глазами темные круги — должно быть, не спал.

— Сэм, — говорит он, и Сэм слышит и облегчение, и тревогу сразу, — ты вернулся? Ты же сказал на три дня.

— Так три дня и прошло. — Он стягивает сумку с плеча и бросает на пол. — Видок у тебя… Ты спал вообще? Ты в порядке?

— Я спал, — отвечает Дин и устало потирает переносицу, — даже часов шесть. В общей сложности.

— В общей сложности? — Сэм хмурится. — Что стряслось?

— Ничего, — выдыхает Дин и садится на стул, разворачивая его к себе. — Искал тут кое-что.

— Надеюсь, это стоило того.

Дин молчит и смотрит на него: взгляд странный и какой-то стеклянный. Сэму становится не по себе: страх, скользкий, как змея, ползет по хребту.

— Да что такое, Дин? — Голос неприятно вибрирует. — Ты можешь объяснить внятно?

— Обещаю. — Слово падает из Динова рта, как обол. Сэм вдруг замечает, что Дин неестественно бледен, почти прозрачен. На ум приходит только одно сравнение — мертвец. Черт возьми, какой же Сэм слепец.

— Дин! — Сэм обхватывает лицо брата ладонями и аккуратно наклоняет его голову набок, осматривая шею. — Боже, нет, — выдыхает он: слева шея проколота в нескольких местах.

— Обещаю, — повторяет Дин и закрывает глаза.

— Нет, а ну не спать! — почти приказывает Сэм. — Смотри на меня! Это Алукард сделал?

Дин слабо кивает.

— Это плата… — говорит он, но глаз не открывает. — За информацию. Обмен…

— Что? Какой еще обмен? — Сэм не понимает, ровным счетом, ничего, но точно знает, что замочит этого сраного кровососа, даже если придется разрубить его куски и развезти по разным конца света. Сука!

— Я их найду… и убью, — невнятно произносит Дин. — Всех до одного.

— Да кого?! — рявкает Сэм и бьет брата по щекам. — Не вырубаться!

— Тех, кто сделал это с тобой. — Дин открывает глаза, и взгляд его ясен и холоден. — Я обещаю тебе.

Заноза внутри впивается глубже — Сэм чувствует ее где-то у солнечного сплетения. Острое инородное тело. Клык зверя, что притаился в нем. Сэму кажется, что он слышит рычание, низкой вибрацией проходящееся по телу.

Дин обмякает в его руках, отдав слишком много в результате крайне неравноценного обмена. Слишком много ради него.

15. Слово

Дин не разговаривает. Джон волнуется, конечно, но все, что с ними случилось, должно иметь какие-то последствия — у него запой, у сына — немота. Это нормально, думает Джон и наливает себе сотую стопку. Сингер явно не доволен, но терпит — вероятно, только из-за Дина.

Дин вздрагивает от любого мало-мальски громкого звука, даже от щелчка зажигалки — особенно от щелчка зажигалки. Джон уходит курить в другую комнату, а потом и на улицу, потому что от запаха дыма у Дина начинается истерика, и успокаивается он, только когда ворчащий на все лады Боб уносит его наверх, завернув в одеяло, как это делала Мэри.

Мэри. Все, что от нее осталось — это запах гари, впитавшийся в Джонову кожу. Он даже не может взять сына на руки, чтобы не напугать его еще больше. Джон думал, что они отняли у него одного ребенка, но самом деле, он лишился всех.

Дин плохо спит. Каждую ночь ему снится что-то страшное — Джон и Боб всегда находят его забившимся в угол, сжавшимся в дрожащий комок. Он глядит на них дикими, блестящими от слез глазами, но молчит, будто голос превратился в ужас, который поселился внутри маленького тельца. Джон не может этого выносить — уезжает и пару дней просто колесит по штату, ночуя в придорожных мотелях, воняющих кислой плесенью, куревом и нестираными простынями. Джон чувствует только гарь — и он никогда не избавится от этого запаха.

Джон возвращается. Сингер награждает его тяжелым взглядом исподлобья и отборной руганью, которая звучит странно, потому что произносится шепотом. Дин, кажется, не узнает его: он скользит по нему глазами и снова обращается к своему занятию — складыванию потрепанных деревянных кубиков в огромную башню.

— Тащи бутылку, — говорит Джон, и Боб, на удивление, не противится: он тоже устал. Они пьют, пока в бутылке не остается треть всего пойла, которое какой-то мерзавец посмел назвать виски.

— Где Дин? — спрашивает Боб, не обнаруживая его на ковре в гостиной. Башня из кубиков кренится и падает с глухим стуком.

Джон срывается с места. Боб даже не знал, что этот говнюк умеет так быстро двигаться, особенно если учесть, что в нем полбутылки дряного виски.

Сингер выбегает вслед и почти сразу натыкается на Джона, замершего в дверях выхода на задний двор.

— Что?..

Джон оборачивается и прикладывает палец к губам. Боб подходит ближе и видит Дина, неподвижно стоящего спиной к ним, босиком на разогретой солнцем пыли. Маленькая фигурка посреди гор покореженного металла.

— Слушай, — едва слышно говорит Джон.

Сингер напрягает слух и до него долетают обрывки фраз.

— Не бойся. — Голос Дина тонок и тих. — Не бойся. Я здесь.

— С кем он...

— Я не знаю, Боб, — обрывает Джон. — Я не знаю.

Джон спускается по ступенькам — скрип выдает его. Дин вздрагивает, опасливо втягивая голову в плечи, и оборачивается. Хорошо, хоть не убегает, думает Джон и замирает, замечая в руках сына небольшой сверток. Этого не может быть.

— Сэмми. — Дин прижимает сверток к себе, как будто Джон хочет отобрать самое ценное, что у него есть. — Сэмми, — повторяет Дин через мгновение и серьезно смотрит на Джона, которому становится не по себе от этого взгляда просто потому, что четырехлетний ребенок не может так смотреть. Не должен так смотреть. Непонимание и страх смешиваются, превращаясь в осуждение. Джон уверен, что Дин не знает, что это такое, но уже чувствует.

— Не бойся, Сэмми, я здесь, — тихо произносит Дин и проходит мимо, крепко прижимая к себе брата.

Джон падает на колени, и солнце сжигает его дотла. Он чувствует только гарь. Гарь — вот, что от него осталось.

16. Другой

Первое, что он видит, когда рождается, — нестерпимый яркий свет. Первое, что он чувствует, — жар, прожигающий хрупкое тельце, в котором его заперли, насквозь. Первое, что он слышит, — имя, которое становится и его тоже.

— Сэмми.

Не плохо, но он бы предпочел, чтобы его называли Сэм. Он поработает над этим. В конце концов, у него куча времени.

— Не бойся. Я здесь.

Он ухмыляется: крохотное тельце почти не слушается — выходит глупая младенческая улыбка. Забавно. Волк залез в овечку. Волку так идет эта шкура.

— Сэмми.

Ему нравится голос, который произносит это. Ему нравится, как пахнет Тот, кто говорит: ванильное мыло, молоко и гарь. Последнее доставляет особое удовольствие. Он спалит всё, как только наступит нужный час. Как только шкура сможет выдержать его.

Сейчас тельце мало и слабо — если он шевельнет хотя бы пальцем, то разлетится на куски. Миленькое одеяльце с кроликами окрасится в алый — пламя и кровь. Забавно, но преждевременно. Поэтому он подождет и вырастет вместе со шкурой, и перерастет ее — захватит всё: каждый дюйм кожи будет его, каждая клетка, каждый нейрон будут подчиняться ему. Это не блицкриг — это осада. Тотальная блокада. Это война.

Война, в которой падут все, кроме него. Вечность не остановить.

Он — вечность.

17. Новобранцы

— Признай, Дин, мы топчемся на месте. — Сэм устало потёр переносицу и запустил пальцы в волосы. Гонка за призраками прошлого, от которой не было никакого толку, вконец это вымотала. Все, чего он хотел, это осесть хоть где-нибудь больше, чем на неделю — господи, им просто необходимо перевести дух, притормозить и, наконец, остановиться. Иначе кто-нибудь из точно протянет ноги от этой бешеной пляски по дорогам Америки. — Признай.

— Хм. — Дин, стоящий в тени от света старенького торшера, ухмыльнулся, отлип от стены и навис над братом. — И что ты предлагаешь? — Давай, умник! Есть идеи?

Голос зол: Дин наэлектризован и накачен кофе по самое не хочу. Он, кажется, толком не спал уже неделю. Сэм высказал бы ему все о том, чем он считает их бесполезное хождение по кругу — без зацепок, без адекватных сведений, — но скандал был бы, наверное, худшим, чем может закончиться этот бесконечный день — множество дней, слившихся в один, — поэтому Сэм просто опускает голову, признавая поражение, и говорит, почти неслышно:

— Нет. Нет.

Дин отворачивается — резкое, порывистое движение — и смотрит на стену, испещрённую надписями, разрисованную стрелками, ведущими от одной фотографии к другой. Лабиринт записей, который появляется вместе с табличкой «Не беспокоить» на ручке двери везде, где бы они ни останавливались, расцвечен цветными стикерами, словно сигнальными огнями.

— Чёрт, — раздраженно выплевывает Дин, и Сэм видит, как его ладони сжимаются в кулаки. — Мы уничтожили две базы, и по нулям. Я не знаю, что нужно было сделать, чтобы заставить этих мудаков говорить. — На удивление, выходит немного виновато, но Сэм лишь качает головой — уж что-что, а пытать Дин умеет, спасибо мудаку Аластору, к которому Дин пошёл в ученики. По определённым причинам. На четыре месяца. Сэм про себя называет это братово обучение «рабством» и старается не вспоминать.

— Пошли пожрём, — вздыхает Сэм. — И напьёмся.

Это поражение. Они оба понимают это, и от осознания данного факта обоим крайне паршиво.
Они выходят из номера в душную ночь и возвращаются спустя три часа абсолютно трезвые и злые. Это самая провальная попойка в их жизни. Кругом одни провалы.

Дин, словно гончая, замирает возле двери их номера и делает движение рукой.

Что-то не так, без слов понимает Сэм, бесшумно придвигается к брату и медленно открывает дверь.
Дин входит первым, буквально оттесняя Сэма, заслоняя его собой. Возле окна кто-то стоит, опасно открыто — хоть сейчас в спину стреляй. Дин достает пистолет и проходит в номер. Сэм не успевает остановить его.

— Уборка номеров? — язвит он. — Читать умеешь, нет, амиго?

Мужчина разворачивается и делает шаг к братьям.

— Вы ищете Миллениум?

— Ты кто, блять, такой? — Дин кидается вперед, и Сэм видит, как мужик ловким движением выбивает у брата пистолет, заламывает руку за спину и заставляет опуститься на колени, как будто какого-то новичка-новобранца. Вот только Дин — почти идеально подготовленный солдат. Блять. В какое дерьмо они опять вляпались?

— Полегче, чувак! — Сэм осторожно приближается на несколько шагов. — Отпусти моего брата, и мы поговорим.

Дин хрипит в захвате и пытается материться, но мужчина вдруг отпускает его, толкая вперед. Дин неуклюже падает, скользя щекой по обшарпанным доскам.

— Хорошее оружие, — говорит мужик, вытаскивает обойму и отдает пистолет Сэму, который забирает его, удивленно приподняв брови. Да что здесь происходит, черт возьми?!

Дин поднимается и встает между ним и незваным гостем. Мужик смотрит снисходительно. Дин прекрасно знает этот взгляд — взгляд командира на провинившегося солдата — и ненавидит. Окровавленное лицо отца встает перед глазами — и он разочарован как никогда.

— Кто ты? — отрывисто произносит Дин, стараясь не согнуться под тяжестью этого взгляда, под тяжестью всего, что случилось.

— Моё имя Питер Фергюссон, — хрипит мужик в ответ. Его голос будто простужен, и в каждом слове слышится странный тягучий выговор. — Я из организации Хеллсинг. У нас общее дело, ребятки, я…

— Да что ты, — заносчиво обрывает его Дин, но Сэм хватает его за рукав, пресекая удар в зачатке. Все-то ты знаешь, братец!

— Прошу вас продолжайте, — говорит Сэм с нажимом, замечая холодный взгляд брата: пусть осуждает, сколько хочет, но если это сдвинет их с мертвой точки, то он готов послушать, что скажет этот старый вояка, чем-то напоминающий отца. — Может, присядем?

Через час Фергюссон охрипшим голосом — он не привык столько разговаривать — заканчивает рассказ. Винчестеры молчат. Что ж, он ожидал реакции похуже.

— Мы с братом должны обсудить твое предложение, — говорит, наконец, Дин, складывая руки на груди. — Погуляй, чувак.

Фергюссон кивает, выходит за дверь. Он мог бы скрутить братьев в бараний рог и прислать Интегре посылкой. Но… Если бы у него были сыновья, наверное, они были бы похожи на этих парней.

Если бы…

18. Небо Лондона

— Подъём! — Дин чувствует мягкое, но настойчивое прикосновение к плечу. Сэм.

— Ещёп’тьминут’ек…

— Вставай, придурок! — Тон у брата слегка разочарованный. — Забыл, что ли, всё?

Дин смутно припоминает, что вчера Сэм говорил что-то о том, что им не мешало бы прикупить шмоток и посмотреть Лондон, но Фергюссон будто с катушек слетел и умотал Дина так, что, придя домой, он завалился на кровать и, не слушая брата, так и уснул под его монолог.

Он слышит, как Сэм, неразборчиво ругнувшись, уходит, а через пять минут в нос бьёт аромат свежего кофе. Заварил, засранец. Подмазывается.

Дин открывает глаза и садится на постели.

— В душ и поехали,— жёстко рубит Сэм и упрямо вскидывает подбородок. — А то в пробки попадём.

Дин одним глотком осушает крохотную чашку эспрессо, идёт в душ, наскоро смывает с себя пот и грязь. Жизнь начинает казаться неплохой, даже не стервозной тёткой.

Они выходят в промозглую серую хмарь и торопливо залезают в Импалу.

— Обещали солнце. — Сэм мямлит, словно оправдываясь за непредсказуемую лондонскую погоду.

— Я привык. — Дин хлопает брата по плечу и улыбается. — Куда едем, умник?

— Камден-Таун, — и, глядя на недоуменное лицо брата, усмехается. — Тебе понравится, обещаю.

— Тогда давай, гугл-карта, куда рулить?

Спустя полчаса отборного американского мата, двух перепалок и попытки Дина к чертям собачьим развернуть Детку и поехать обратно, досыпать, они добираются до…

— Блять. — только и может сказать Дин. — Блять. Платная стоянка, чувак, только так.

Дин, остановившийся посреди дороги, близок к панике. Его взгляд хаотично мечется от одной огромной витрины к другой, от непонятного пола существа, которое сидя возле стенда с панковской одеждой, раскрашивает всем желающим волосы из баллончиков кислотной краской, и…

— Дин! — голос брата возвращает его в реальность. — Нам сигналят. Парковка: налево и вперёд.

Когда, наконец, они ставят детку на разлинованное место и, отдав пофигистично глядящему телек сторожу пять фунтов, добираются до тех витрин, на которые залип Дин, Сэм говорит:

— Самый большой блошиный рынок в городе, — он улыбается, не скрывая ехидства, — я знал, ты оценишь.

— Сучка.

Сэм ржёт и пытается растворится в толпе, оставив Дина наедине со всем этим хаосом. Дин подрывается и догоняет брата.

— Не теряйся! — кричит ему Сэм, но Дин всё равно с трудом различает его голос среди гомона толпы. Дин, расталкивая людей плечами, бесцеремонно хватает Сэма за руку, сжимает его ладонь.

— Это как заселение в общагу. — Сэм улыбается так беззаботно, что Дин даже не огрызается на упоминание Стэнфорда. Только заноза где-то глубоко внутри вновь дает о себе знать лёгким покалыванием в груди. Словно застарелый шрам.

Они протискиваются вдоль бесконечных рядов с разномастными товарами, заходят в несколько лавок и откровенно стебут друг друга, примеряя фриковские клёпанные куртки с шипами и кучу браслетов. Несколько раз их принимают за пару и, в надежде что-то продать, предлагают семейную скидку, и в другой раз Дин бы начистил незадачливым продавцам рожи, но сегодня они с братом лишь смотрят друг на друга и хохочут, до слёз и колик в животах.

Когда они выходят из очередного магазинчика, их внезапно ослепляет нестерпимо яркое и тёплое солнце. Пока они ищут, где купить солнечные очки, Динов нос подозрительно краснеет, и он остервенело чешет его. Приходится взять еще и крем от солнечных ожогов.

Сэм расплачивается в лавке, похожей на гремучую смесь аптеки и дома ведьмы.

— Чувак, ты уверен, что это поможет? — Дин изучает баночку с жирной белой субстанцией внутри.

— Думаешь, почернеет и отвалится? — беззлобно огрызается Сэм. — Лучше всё равно ничего не найти.

И вдруг он вырывает у Дина баночку и зайцем улепётывает от брата. Дин, толкаясь и матерясь, следует за ним. Он настигает Сэма и заламывает ему руку, пытаясь вырвать крем из длинных братовых пальцев. Толпа обтекает их, словно вода стоячий камень, расходится в стороны, но людям, идущим мимо, всё равно на братьев. Сэм снова смеётся, открывает банку и втирает крем в Динов нос. Пахнет ментолом — крем приятно холодит кожу, жжение утихает, и Дин вдруг вспоминает, что не ел ничего с самого утра.

— Пошли в восточную часть. — динорадар у Сэма настроен отлично. — Поедим.

Пока они добираются до палаток с едой, им предлагают купить китайский фарфор, контрабандные волшебные грибы и снять девочку на ночь.

Дин понимает, что они почти на месте, улавливая фантасмагорию ароматов, усиливающуюся с каждым шагом. Запахи бьют по рецепторам: пряные и острые восточные ароматы мешаются с запахом колбасок и бигуса, пахнет свежей рыбой, кайенским перцем и еще чёрт знает чем.

Они с Сэмом покупают азиатские лепёшки с мясом и овощами, выбираются к какой-то лестнице и едят, сидя прямо на нагретых солнцем ступенях.

Сэм задумчиво вертит в руках банку колы и рассеяно смотрит куда-то вдаль, на бесконечные ряды палаток.

— Хороший день.

— Да, — соглашается Дин. — Неплохо.

— Ага. Толь… — Сэм не договаривает и резко замолкает.

Дин настороженно смотрит на брата:

— Не думай, что я не услышал. Договаривай.

— Голова болит. — жалуется Сэм. — Солнце…

— Солнце? — переспрашивает Дин, но Сэм перебивает его. Слова отрывисты и злы.

— Не так что я-выкину-шкаф-в-окно. — и повторяет с нажимом, — Солнце.

— Я понял, понял, приятель! — Дин примиряюще поднимает руки вверх. Он не хочет портить волшебство этого дня банальной ссорой. — Пойдём, купим тебе дамскую шляпку, Саманта.

— При… — Сэм вдруг замолкает и прижимает руку к лицу. Сквозь пальцы сочится кровь, лицо у брата белое, как мел. Сэм испуганно смотрит на Дина, сквозь Дина и заваливается на брата.
Тишина. Тишина оглушает, звенит в ушах. Время застывает. Дин застывает.

— Сэмми…— беспомощно шепчет он, удерживая брата за плечи.

— Громче.

Дин смотрит на брата. Тот медленно, невыносимо медленно открывает глаза, и они черны. В них клубится тьма.

— Скажи это громче.

И Дин подчиняется:

— Сэмми!

— Меня зовут Сэм. — Сэм не сопротивляется, позволяя Дину стискивать его плечи. — Ты назвал меня так.

— Отпусти его, мразь! — Дин чуть ли не кричит, сжимая брата сильнее — на плечах останутся синяки.

— Как можно? Такое не отпускают, ты же знаешь. Я вижу, ты знаешь. — Сэм жутко улыбается: больше похоже на оскал. — Ты пах гарью и смертью. Ты знаешь.

Сэм вдруг запрокидывает голову и обмякает, воском оплывая у брата на руках.

В мир возвращаются звуки. Дин слышит их остро: какафонию из людского гомона, боя часов, шелеста листьев. Дин оглушён и раздавлен, голова Сэма на его коленях и со стороны кажется, что брат просто спит. Если бы не перепачканное кровью лицо. Толпа так же безразлично огибает их, расходится и соединяется вновь в единый поток.

И Дину только и остаётся, что беспомощно смотреть во вновь затянувшееся тучами низкое небо Лондона.

19. Превращение

Сэм стоит посреди огня, словно вычерченного нестерпимо-красным в этой зольной темноте. Пахнет горелым мясом и палеными волосами, и Сэм зачем-то — боже, какая глупость! — смотрит на свои руки, кожа с которых слезает, как будто мягкая шкурка персика. Он умирает, превращаясь в гарь, в черные-черные пятна на потолке, полу и стенах — и это даже не похоже на боль: это словно воспоминание. Да, все уже происходило — когда-то очень давно, когда его еще почти не существовало. Это невозможно объяснить. Это невозможно понять. Это можно только почувствовать.

Какой-то человек сидит на стуле с высокой спинкой перед огнем — перед ним — и с интересом смотрит на превращение. Сэм видит, что вместо глаз у человека два блика очков, вместо рта — косая щель, а вместо души — ничего. Человек все поставил на черное — и не проиграл, обретя взамен этой бесполезной детали нечто куда более важное — способность все обращать в гарь и прах.

Прах к праху. Плоть к плоти. Кровь к крови.

Сэм ощущает во рту соленый железистый привкус, смешанный мерзкой горечью и приторной сладостью гнили.

— Сколько мне еще ждать, мальчик? — говорит человек, и блики пламени на стеклах очков превращаются в узкие змеиные зрачки. — А, Сэм?

Огонь распахивает пасть и проглатывает Сэма — то, что от него осталось — и последнее, что он чувствует, — жесткий и обжигающе горячий удар змеино-огненного хвоста себе по лицу, последнее, что он видит, —жуткую перекошенную улыбку человека, состоящего из темноты и гари, последнее, что он слышит, — свое имя, застывшее в воздухе полувопросом-полуприказом.

— Сэмми?

Дин одной рукой прижимает брата к кровати, а другой бьет по лицу — звонкая пощечина, — но Сэм не просыпается. Хотя Дин не знает, сон ли это вообще. Скорее, какое-то жуткое шоу, которое крутят на дешевых каналах по ночам — страшилки для детишек, не желающих вовремя ложиться баиньки. Когда он сам спросонья врубается в то, что происходит, Сэм парит над кроватью, как в гребаном «Изгоняющем дьявола»: выгнут дугой, голова откинута и глаза открыты – стеклянный невидящий взгляд в пустоту. Дин тупо пялится, не веря своим глазам: все это слишком даже для него. Все это чересчур страшно.

Дин вскакивает, хватает брата за руку — горячая — и тянет вниз. Сэм будто ничего не весит. Сэм сдвигает предметы — тяжелый древний шкаф скользит по полу, как игрушечный. Сэм не может контролировать то, что делает.

Дин не может контролировать то, во что превращается его брат, единственный родной человек, который у него остался в этой сраной жизни. Ладонь сама складывается в кулак — и Дин бьет: смазанный удар в челюсть, почти по касательной. Дин не знает, как еще остановить это, не причинив Сэму вреда большего, чем синяк на роже.

— Сэмми, ну же… — просит Дин. Голос ломается, превращаясь в сорванный хрип, будто в глотке застряло что-то. — Пожалуйста, не заставляй меня…

Он не договаривает. Сэм резко поворачивает голову — шейные позвонки неприятно хрустят — и смотрит на него в упор. Губы растягиваются в хищной косоватой улыбке. Дин отшатывается: воспоминание темной ноябрьской ночи, расцвеченной красным от огня и крови, вспыхивает перед глазами. Тот человек…

Тогда, двадцать лет назад, у того ублюдка, который забрал Сэма, была точно такая же мерзкая улыбка, испугавшая его до полусмерти. Даже сожжение матери и нечеловеческий крик отца, похожий на вой умирающего зверя, его так не напугали, как этот оскал. Видимо, дети реально видят мир как-то иначе.

Дин не может выдавить из себя ни звука. Комок в горле превращается в удавку, и он задыхается. Сэм не сводит с него глаз — и Дин вдруг понимает, что это брат. Сэм убивает его.

Комната расплывается — луна, подсматривающая в окно, становится мутным пятном, ничуть не прекрасная — бесполезная среди нахлынувшей со всех сторон темноты, невыносимо воняющей гарью. Дин хрипит и скребет пальцами пол: жаль не земля — впору рыть могилу. Все почти закончено — Сэмово превращение почти закончено. Кто бы там ни стоял за всем этим — Миллениум, черти, вампиры — они победили.

Последнее, что Дин чувствует, — адский жар, стекающийся по телу, последнее, что слышит, — шум бешено несущейся в никуда крови, последнее, что видит, — размытый силуэт брата. Он проиграл — не уберег и не спас. Это поражение. Гребаный финиш.

— Нет…

Удавка на шее ослабляется — Дин делает вдох: легкие наполняются воздухом, твердым, как камень.

— Боже, нет.

Сэм нависает над братом и боится прикоснуться к нему. Что он сделал?

Это он сделал?

Пальцы дрожат: хорошо, что Дин не видит — Дин скрючивается на полу, прижимая руки к груди, и просто дышит, потому что это вшито в подкорку, базовые инстинкты: дыши — не то сдохнешь. Кое-что еще вшито туда же: Сэмми — сдохни, но защити. И с этим, кажется, у него проблемы.

Сэм наклоняется ближе. Дин чувствует, что брат пахнет гарью — запах доставляет боль и саднит горло. Дин протягивает руку — какое бессилие — и Сэм сжимает ладонь в ответ.

Дин закрывает глаза: Сэм здесь, господи боже. Сэм не сгорел в этом превращении в пустоту и пепел.

Пока что не сгорел.

20. Бабочки

Последняя преграда с оглушительным грохотом ломается, осыпая их ливнем острых деревянных щепок, обдавая волной жара и дыма.

Дверь из толстого куска прочнейшего дуба разлетается горящими головёшками, и в проходе появляется криво ухмыляющийся Ян Валентайн.

За его спиной стоит армия солдат Хеллсинг, и Интегра, рыча от бессильной злобы, пятью выстрелами выводит на лице ублюдка ровный крест. Тот лишь ухмыляется шире:

— Попалась, сучка

Дин, всё это время пытаясь найти хоть какой-то путь отступления и инстинктивно сжимая братовы пальцы, выступает вперед, заслоняя собой и брата, и Интегру, и старикашек, у которых от рыцарей круглого стола только, собственно, стол.

— Заткнись, — коротко кидает он и всаживает всю обойму в чёртова выблядка.

Ян лишь смеётся, громко, с удовольствием, запрокинув голову и содрогаясь от хохота.

— А вот и братья-акробатья! — кривляется он: Валентайну хочется растянуть удовольствие, убить всех и каждого, умыться в их крови, словно какому-то крутому гангстеру. Выпить всю их кровь до капли, ломать, ломать им кости, потрошить их тела... Это ведь даже круче, чем в компьютерных играх: работа с натурой, так сказать. Ян никогда не пробовал себя в роли художника, но уверен, что кишки англичашек будут просто прекрасно дополнять интерьер этого пафосного зала. Что до Винчестеров…

— Ребятки, да вы хиляки, хех. Хотя что я, если ваша вампирская сука не смогла ничего. Он щёлкает пальцами, и толпа упырей за его спиной начитает копошиться, шевелится, будто куча червей. Из глубины коридора доносится отчаянный крик. — Мои мальчики рвут её на кусочки. И это вся твоя защи...

— Ха.

Ян давится словами и чуть удивлённо смотрит Дину за спину.

Сэм выходит и, склонив голову набок, повторяет:

—Ха! — Получается звонко, по-мальчишески, словно дразнилка.

— Хм, — чуть удивлённо тянет Ян, но затем вновь лыбится. С тебя я и начну, мудло ты...

Ян вдруг давится словами, хватаясь за горло. Дин кидается к брату, но тот лишь поднимает ладонь в предупреждающем жесте — и Дина будто приклеивает к полу.

Сэм мягко ступает вперёд, небрежно взмахивая рукой — и Дин чувствует, чувствует, как воздух давит, словно он на дне океана, погребён под толщей воды, как какой-то долбанный Барбосса. Давление чудовищно, воздух тяжёл и давит на плечи, тисками сковывает грудь, не даёт вдохнуть.

Армию упырей размётывает, и они болтаются, пришпиленные к стенам, будто бабочки в коллекции энтомолога-любителя. Давление нарастает, и Дин, понимая, что они долго не протянут, сипит:

— Сэмми.... — Он чувствует вкус крови на языке, чувствует, как у него ломается зуб, но заставляет себя произнести еще раз: — Сэм...ми..

Сэм поворачивает голову и, сфокусировав взгляд на Дине, слабо улыбается - еле заметное движение губ — и давление спадает, Дин делает рваный вдох: он не может двигаться, но хотя бы дышит. Он слышит хрипы за спиной — значит, остальным тоже стало легче.

А Сэм плавно, по-кошачьи мягко подходит к Валентайну, прижатому к стене и ухмыляется:

— Ха. — Он вновь по-птичьи наклоняет голову. — Червячок попа-а-ался на крючок. Да вот только рыбка — я. – Сэм вновь усмехается, и Ян задушено хрипит:

— Что ты... Что ты такое, сука? А-а-а-а!!! — Ян кричит, из его рта течёт кровь, много, много крови, глазные яблоки лопаются и вытекают из глазниц, будто слёзы. Ян лишь может, что кричать, вопить, перемежая проклятия с мольбами о пощаде:

— Сука!!! Тварь, нет, я всё скажу! Хватит, выродок! Я...

Вдруг его охватывает сине-фиолетовое сияние, и Ян, перед тем как рассыпаться горсткой чёрного пепла, орёт:

— Миллениум!..

Сэм разочарованно хмыкает и разводит руки в стороны: и упыри расплющиваются, взрываются фонтанами крови и ливера, заливая Сэма красным с головы до ног — энтомолог охладел к своей коллекции.

И тут Дин вдруг понимает, что это был аперитив: они, они следующие. Они — основное блюдо. Давление исчезает, и он слышит отчаянный шёпот Интегры:

— Сделай что-ниб... нибудь... Винчестер!

Дин срывается с места и обнимает Сэма, налетает на него и хватает, сжимает его плечи, лихорадочно шепча:

— Сэмми, хватит, возвращайся, Сэм! — Он чувствует, как Сэм каменеет и упрямо продолжает, — Сэм! Сэмми...

— Ты звал меня из темноты... — Сэм вдруг обмякает и становится тяжёлым, неподъёмным, будто весит тонну. Дин не удерживает его, и Сэм падает на залитый кровью пол. Дин оседает следом и обнимает, прижимает к себе. Краем глаза он замечает Серас, лежащую, скрючившись в позе эмбриона, и расширенными от ужаса глазами смотрящую на Сэма.

Дракулины гораздо, несравнимее сильней упырей, но Дин даже боится представить, какую боль пережила она.

Пришпиленная, словно бабочка.

Дин слышит щелчок за спиной – спутать этот звук с чем-то другим невозможно – и оборачивается, все равно надеясь, что ошибся. Интегра взводит курок. Револьвер в руке не дрожит, несмотря ни на что.

— Нет, — кричит Дин и закрывает безвольно осевшего на пол брата собой. — Он не... опасен. Это просто... — Дин пытается объяснить, но, кажется, это бесполезно.

— Не опасен? — хрипит Интегра. — И ты смеешь такое говорить после всего, что произошло?

Дин выпрямляется и смотрит на нее с плохо скрываемой злостью.

— Отойди, — говорит Интегра, но держит его под прицелом.

— Зачем же? Стреляй.

— Я не убиваю людей.

— Мой брат человек, – с нажимом произносит Дин и стискивает ладони в кулаки – костяшки белеют: если бы Сэм был в норме, то сразу бы понял, что он в одном шаге от того, чтоб отвернуть Интегре башку. Но Сэм не в норме – ни черта не в порядке, – лежит сломанной куклой, вымазанный в чужой крови. Под ней Сэм наверняка бледен, как мотылек. Мотылек, которому оторвали крылья.

— Твой брат, — палец Интегры выжидающе замирает на спусковом крючке, — монстр. Отойди.

— Нет. — Дин расставляет руки в стороны. — Тебе придется убить и меня тоже.

— Что ж, это война.

Интегра нажимает на крючок — выстрел оглушает и как будто имеет эхо. Дин инстинктивно пригибается, но остается жив каким-то чертом. Эта белобрысая стерва не могла промахнуться.

— Алукард, как это понимать?!

Алукард убирает пистолет под плащ. Пуля Интегры, сбитая пулей Касулла, застревает в стене.

— Мне интересно, — говорит Алукард, ухмыляясь, — что такое этот человечек. Целую вечность мне не было так любопытно.

***

— Прекрасно, герр Эйвондейл, просто чудесно! — Майор аплодирует своими пухлыми ладошками, пересматривая то, что увидел Ян перед смертью. Ваш проект... весьма и весьма любопытен.

— Спасибо, герр майор! — Эйвондейл искренне рад, что не подвел и оправдал ожидания. — Вот только... — он нервно прикусывает палец, как обычно, до крови, — только…

— Что такое? — Майор смотрит на него, жёлтые глаза светятся в полумраке штаба.

— Больно своенравный, — находится Док.

— Но вы же исправите, Док? — Майор подходит к нему и хлопает по плечу — обманчиво мягко, по-дружески, и Док внутренне содрогается.

— Да. Да. Я исправлю, — мямлит он Майору в спину.

***

— Уолтер — Интегра до сих пор кашляет кровью, и Уолтер вновь и вновь подаёт ей свежий платок. — Уолтер. Звони Коулу.

— Экзорцисту? Может, лучше Конст...

— Не смей при мне произносить имя этого ублюдка. Звони Расту. Почему все сегодня заставляют меня повторять?

— Да, леди Интегра. Как прикажете.

21. Симбиоз

Дисклеймер. Наша любовь к «Настоящему детективу» не знает границ, поэтому в этом драббле появляются Раст Коул и Марти Харт.

Дин враждебно смотрит на мужика, шагающего в дверной проём. Он высок, подстрижен по-военному коротко, и он курит.

Курит с таким видом, словно это обычное дело — пыхтеть, как паровоз, в Доме Хеллсингов. Такое только Интегре позволено, остальных Уолтер вытуряет на улицу или плац. Туда, парни.

— Мистер Коул, мистер Харт. — Уолтер склоняется, прижав одну руку к груди и тут же подаёт второй пепельницу. — Пива?

— Очень кстати, — отвечает тот, что пониже. Мистер-мать-его — Харт, кажется?

Сэм нервно дёргается, Дин успокаивающе кладёт руку на его плечо, чувствуя, как напрягаются и каменеют мышцы под его ладонью.

— Не подпускай его ко мне... — Сэм шепчет еле слышно, но Дин разбирает и лишь сильнее сжимает братово плечо.

— Сэмми...

«Я с тобой, я здесь, я не дам причинить тебе вред» — всё в одном слове «Сэмми».

Раст скидывает Уолтеру в руки пальто и подходит к Сэму.

— Чувак! - Дин предупреждающе вскидывает руку. - Никаких фокусов! Ясно?

— Отойди, Винчестер! — Голос хриплый, прокуренный, с властными интонациями. Интегра.

Дин не отвечает и продолжает стоять между Растом и братом, заслоняя его, как вдруг чувствует жёсткое прикосновение к запястью:

— Отойди, парень. — Марти тянет его за собой, в сторону от Сэма. — Отойди. Не мешай этому мудаку работать.

Раст вскидывается, поворачивается к Харту и показывает ему средний палец.

— Ты никогда не верил в меня. — Голос Раста глухой, с хрипотцой, но Дин слышит в нём явную усмешку. Марти не остаётся в долгу и тоже вытягивает средний палец, ухмыляясь:

— Никогда не верил, мудло ты этакое.

Дин вдруг думает, что эти двое похожи на престарелую супружескую пару: терпят друг друга, потому что срослись, вплавились и теперь не разделить, как ни старайся.
Дин думает о том, что же пришлось пережить этим двоим, чтобы прийти к этому.
Дин думает о чём угодно, только не о сжавшемся в комок Сэме, в которого, прикуривая очередную сигарету, пытливо вглядывается Коул.

Марти уводит Дина чуть в сторону, а Раст шагает, становясь почти вплотную к Сэму, и произносит:

— Достаточно заглянуть в глаза, и там все написано. — Раст затягивается и, выдохнув дым, который, как на секунду кажется Дину, закручивается витиеватой спиралью, продолжает: — Каждый чем-то одержим, ты в курсе? Главное, не врать себе насчет того, что творится в голове, — он кончиками пальцев дотрагивается до Сэмова лба, — в запертой комнате.

Он подаётся ближе, невозможно ближе к Сэму, почти касаясь его щеки кончиком носа. Сэм отшатывается, но Раст кладёт ладонь на его затылок, прижимает, не даёт увернутся.
Мгновение застывает, время останавливается, и Дину кажется, что даже секундная стрелка на настенных часах замирает. Коул пристально вглядывается в лицо Сэма, потом ладонями обхватывает голову брата: одна рука на макушке, другая на щеке, — и застывает.

— Что...

— Он смотрит. — Марти шепчет, глядя на Раста, как на восьмое чудо света. — Он смотрит...

Проходит несколько секунд, и воздух разряжается, словно перед грозой, пахнет озоном, а Раст вдруг убирает ладони, опускает руки и медленно наклоняет голову вбок. И Сэм зеркалит его движение, синхронно качая головой. Дин не может разглядеть всей картины, но ему кажется, что глаза у Сэма тёмные, чёрные, и он...

— Дебил! — Марти стальной хваткой вцепляется в его руку — Сукин ты сын, не смей! — шипит он, но Дин всё равно рвётся, рвётся к брату, как вдруг Марти резким толчком бьёт в шею, и Дин обмякает, оседает на пол куском бесполезного желе.

— Хм-м… — повторяет Сэм. — Ты видишь… Не интересно.
— Я вижу. — Раст подаётся вперёд и выдыхает Сэму в губы: — Дин!

Сэм отшатывается, но Раст обхватывает его за запястья, с силой давит и прижимает его к себе и вновь повторяет:

— Дин! Дин.

Сэм замирает и немигающим взглядом смотрит на него.

— Д… Дин…

Сэм закатывает глаза и оседает на пол. Раст синхронно с ним заваливается мешком на холодную мраморную плитку.

Дин рвется из хватки Марти, тот его отпускает и сам подскакивает к Расту.

У Сэма кровь стекает тонкой струйкой изо рта и носа, у Раста кровь течет изо рта и носа, у Сэма и Раста запястья в синяках.

Тишина оглушает, и Раст шепчет:

— Он человек. Но болен. Это симиоз. Симбиоз.

Продолжение в комментариях.

@темы: кроссовер, Hellsing, Сверхъестественное, фанфикшен, джен, ангст

---

Подтаскиваю свою мелочевку с 19-го тура SPN One String. Было круто и неформатно.

Рождественские истории

Заявка 2. Охота на Санту, последствия

Служба доставки Санта-Клауса

Ветер свежий, да что там — холоднючий. У Дина волосы покрываются инеем, у Сэма превращаются в ледяной колтун — это было бы забавно, если бы не грозило двусторонней пневмонией им обоим. Дин одной рукой заматывается в шарф, который постоянно раскручивается обратно от бешеной скорости, на которой они летят. У Сэма только глаза видать, точнее защитные очки. Он как сноубордист или первооткрыватель Арктики. Дин как кучер в Центральном парке или как идиот — склоняется ко второму: только полный придурок мог придумать такую охоту. На Санту, блин! «Это же круто, Сэмми!» Идиот ты, Дин Винчестер!

— Тормози! — истово орет Сэм, чтобы перекричать ветер. — Франция! Франция!

Дин изо всех сил тянет поводья на себя. Олени — гигантские горячие существа — замедляются, ударяя копытами стылую высь и выпуская клубы пара из ноздрей.

— Порядок? — оборачивается Дин. — Не проскочили?

Сэм поднимает вверх большой палец, толстый из-за трех варежек, и с трудом подтаскивает к краю мешок, вытряхивая из него подарки, которые медленно планируют и разлетаются в стороны — каждый к своему дымоходу.

— Дальше! — громогласно командует Сэм.

— Ну, родимые! — кричит Дин, щелкая хлыстом. Олени срываются с места, взрывая клочки облаков. — Быстрее! И-и-ха!

Сэм за очками закатывает глаза: ковбой хренов. Довел бедного старика до сердечного приступа — теперь расхлебывай. Хо-хо-хо, блин! Добро пожаловать в службу доставки Санта-Клауса!

Заявка 15. Один из носков Дина оказался Заколдованным Рождественским Носком, и выяснил Дин это в самый неподходящий момент.

О Великом Проклятом Носке

Вернулся Дин с двумя стаканами кофе, пакетом с аляповатым логотипом местной бургерной, цветастым свертком, зажатым подмышкой, без одного кроссовка и жутко злой, судя по всему. Сэм вопросительно приподнял брови и даже закрыл крышку лэптопа: слишком уж интересно было, что приключилось с братом. Конечно, Сочельник — это жестокое время, когда все, кто не успел купить подарки, превращаются в монстров, похлеще вервольфов каких-нибудь, но, кажется, все равно не таких ужасных, чтобы отбирать у прохожих обувь. Да и почти убитый Динов кроссовок мало кому понравился бы, даже если его обернуть в самую дорогую упаковочную бумагу.

— Ты что, ботинок потерял? — спросил Сэм со смешком.

— Ха-ха, — скривился Дин, поставил кофе и пакет с бургерами на комод справа от двери, но с места не сдвинулся, лишь кинул брату сверток, сказав: — Вот мой ботинок.

— В смысле? — не понял Сэм, неловко поймав, очевидно, журнал — да точно, «Большие азиатские сиськи. Специальное издание». — Ты променял ботинок на порнуху?

— Мой ботинок превратился в порнуху, — закатил глаза Дин. — Выгляни в окно.

Сэм, вздохнув, отодвинул шторку, и все стало еще не понятней, чем было. На тротуаре через равные промежутки лежали подарки, такие, которые Сэм только в фильмах видел да на открытках — идеальные коробки разных размеров, завернутые в красивую бумагу и перетянутые лентами. Дорожка подарков начиналась — или заканчивалась? — у их двери и уходила вдаль, словно Санту похитила ведьма из «Гензель и Гретель» и бедному старику пришлось распотрошить свой мешок, чтобы быть найденным.

— А теперь объясни, Сэмми, какого хрена я стал Гуилфи [1] и где ты взял эти чертовы носки?!

— Носки? — переспросил Сэм, оборачиваясь.

— Ты тупой? — процедил Дин и прошелся по комнате, оставляя за собой след из подарков всех мастей. Маленькие и большие свертки возникали ниоткуда под звук рождественских бубенцов. — Мой носок проклят!

Сэм засмеялся, можно сказать даже, заржал, откинув голову назад и хлопнув в ладоши.

— У меня, между прочим, нога замерзла! Зима на дворе! — возмутился Дин, подхватил с пола ближайший пакет и швырнул им в брата. — Хватит ржать!

— Купил на распродаже в магазинчике в Миссури, — ответил Сэм, утирая слезы и поглаживая разболевшийся живот — реально не надо было так ржать. — Ты только глянь! — Он сорвал бумагу со свертка, шлепнувшегося рядом: внутри оказался теплый свитер, нейтральной темно-синей расцветки — никаких оленей и глупых рождественских надписей. — Крутой свитер. Спасибо, Дин.

— Благодари носок. Я тут не при чем, — буркнул тот, грустно подумав, что такой свитер точно стоит баксов двести и никогда не сравнится пеной для бритья, например, которую он приготовил для Сэма.

— Спасибо тебе, о, Великий Проклятый Носок, — сказал Сэм торжественно, изобразив, что преклоняется. Дин не сдержал улыбку. Это было абсурдно и прикольно одновременно: в кои-то веки у них нормальные подарки на Рождество. — Давай остальные посмотрим, что ли?

Дин молча дошел до стула, воплотив еще несколько подарков, положил ногу на стол так, чтобы ступня не касалась ничего, и разрешающе махнул рукой.

— Валяй.

— Вы очень добры, Ваше Носочнейшество, — фыркнул Сэм и сгреб подарки, хаотично разбросанные по комнате, в кучу.

— Если я буду шляться здесь, нас завалит, — резонно заметил Дин. — К тому же это все равно колдовство. Не надо им злоупотреблять.

Сэм кивнул и принялся открывать подарки, хотя, наверное, это надо было делать завтра утром. Дин задумчиво глянул на носок: может, он им и ёлку подгонит? — но отвлекся на вопли брата.

— Офигеть! Нет, это просто… Офигеть! — причитал тот, прижимая к себе книгу. — Нет, ты представляешь, какая она редкая? Переизданий не было, уже черт знает сколько времени. Да ее не найти нигде! Нет, ты представляешь?

— Не представляю, — улыбнулся Дин, такого детского восторга он уже давно не видел. Лет так с одиннадцати, когда мелкому досталась игрушечная пожарная машина, о которой он мечтал. В тот год отец расстарался: даже на охоту не свалил и подарки для них купил.

— Это, думаю, для тебя, — сказал Сэм, протягивая ему длинный нож со сложной чеканкой по лезвию.

— Ох ты ж… — выдохнул Дин, проверяя сбалансированность ножа на пальцах. — Красавец. Спасибо, Носочек.

— Он уже Носочек? — иронично поинтересовался Сэм. Дин только усмехнулся и махнул рукой, мол, отстань, Сэмми.

В полночь Носочек, или Великий Проклятый Носок, совсем распоясался: творил подарки, даже не прикасаясь ни к чему — рядом с Дином образовалась внушительная куча свертков, в которых обнаружилось все от электрической бритвы до годового купона на техобслуживание в автомастерской. Ёлку, кстати, тоже сотворил — полностью украшенную, сияющую разноцветными огнями гирлянды. И эгг-ног. И рождественский стол, от вида которого у братьев потекли слюнки и заурчали животы.

— Слушай, чувак, — обратился Дин к носку втихаря, пока Сэм разделывал гуся и разливал эгг-ног, — ты одноразовый?

Носок зазвенел призрачными бубенцами и родил еще один подарок — плоский сверток в простой крафт-бумаге, завязанный красной лентой. Он шлепнулся на гору сверху, и Дин успел подхватить его прежде, чем он скатился вниз. Под бумагой оказалась рамка с фотографией: они с Сэмом стояли вместе, положив руки друг другу на плечи, и смотрели в кадр, а не как обычно в сторону, будто их сняли случайно. Дин не помнил, чтобы они фотографировались так, потому что этого, скорее всего, не происходило никогда. Носок постарался.

— Вот за это особенное спасибо, чувак, — прошептал Дин, вытащил снимок и спрятал в карман. Сэм передал ему тарелку с куском ароматного поджаристого гуся и бокал с эгг-ногом.

— Ну, с Рождеством, что ли? — как-то неуверенно сказал он.

— С Рождеством, Сэмми, — отсалютовал бокалом Дин.

Они выпили и съели все, что приготовил для них Великий Проклятый Носок, послушали рождественские гимны и песни Синатры, которые, кажется, доносились из Диновой пятки на правой ноге, и, в общем-то, поняли, что это лучшее Рождество за долгие годы, немного странное, конечно, но все равно славное, как ни крути.

— Завтра поедем в Миссури, — сообщил Дин, откинувшись на стуле, с которого был не в состоянии встать, потому что объелся, — в тот магазин, где ты купил носки.

— Решил начать работать без каникул? Не похоже на тебя, — хмыкнул Сэм. — Да и не думаю, что хозяин в курсе…

— Не, — перебил его Дин, — посмотрим, какие у них еще есть носки. Впереди много праздников.

Сэм засмеялся. Носок, звякнув невидимыми бубенцами, запел «Jingle Bells».

–––––––––
[1] Гуилфи — один из эльфов на фабрике Санта-Клауса из французско-канадского мультипликационного минисериала «Таинственный мир Санта-Клауса».

Заявка 16. Рождество на двоих. Глинтвейн, снег, поцелуи

Вместе

Так уж выходило всегда, что Рождество они либо не отмечали, потому что закрутились в каком-нибудь запутанном деле, или лежали в разных больничных палатах, или разругались в пух и прах, или черт знает что еще, либо праздновали вдвоем, потому что, по правде, оба быстро уставали от посторонних, которых в их жизни было предостаточно. Первая часть семейного девиза гласила: «Спасать людей», — а люди, как известно, требовали уйму внимания, но ничего не попишешь — такая работа. Сэм лишь недавно признался себе, что ничего не стал бы менять: ни охоту, ни ночевки в непонятных мотелях, ни вечные переезды, ни такое Рождество — маленькое, камерное, очень тесное, умещающееся в одно слово, которое ему нравилось до одури: вместе.

Вместе против всего мира. Вместе и в радости, и в горести. Вместе под невозможным звездным небом Северной Дакоты сейчас. Сэм не загадывает желаний, не смотрит на звезды — глядит украдкой на Дина, который стоит рядом, молодой и счастливый, в смешном рождественском шарфе, но в распахнутой куртке — и в этом весь он: противоречивый, бесшабашный, до боли родной. Сэм знает его наизусть, знает каждую морщинку в уголках глаз, каждую трещинку на губах, каждый дюйм тела — все давно изучено, вбито на подкорку, вбито под кожу. Сэм любит его, что бы это ни значило, чем бы это ни казалось. Любит правильно неправильно и неправильно правильно. Любовь — очень сложная простая вещь.

— Достало, — говорит вдруг Дин, поворачивается и, притянув Сэма к себе, целует. Дин пахнет глинтвейном, который они выпили вместе, прежде чем выйти в густую севернодакотскую ночь, и апельсином, ломтиком которого он закусил, выловив его пальцами из высокого стакана и посмеявшись над тем, что девчачья выпивка тоже, оказывается, бывает ничего. Сэм чувствует братову руку у себя на затылке, дыхание на щеке, чувствует, как крепко Дин сжимает его куртку в кулаке, не давая отстраниться. Сэм закрывает глаза и наслаждается моментом, мысленно прося, чтоб он длился вечно, но прекрасно зная, что он закончится, как только брат решит.

— И что это было? — спрашивает Сэм через мгновение и улыбается чуть смущенно, но довольно.

— Ты слишком громко думаешь, Сэмми, — говорит Дин, легонько ударяя указательным пальцем его по лбу, и аккуратно убирает упавшую на лицо прядь ему за ухо. — Надо было тебя как-то заткнуть. Рождественская ночь должна быть тихой.

Сэм хитро ухмыляется.

— Silent night, holy night, — тянет он, жутко фальшивя.

— О нет, — смеется Дин, — ты поешь ужасно.

— Может, заткнешь меня?

— Ты такой стервец, Сэмми, — выдыхает Дин ему в губы.

Сэм не успевает сказать, что он сволочь. Не успевает сказать, что любит его. Это все давно известно. Это все давно под кожей, в крови, в сердце.

Рождественская ночь звенит тишиной и бубенцами звезд. И все светло и ярко.

И они вместе.

Вместе до конца.

Заявка 30. Рождество у Бобби. Мальчишки в ссоре

О тишине, ссоре и Рождестве

— Поможешь, парень? — Бобби стряхнул с куртки иголки. Ёлка, которую он устанавливал черт знает сколько времени — потерял сноровку за столько лет непразднования Рождества — стояла наконец-то ровно в видавшей виды треноге: сейчас такие уже не делали. — Украшать надо. Хочешь посмотреть игрушки?

Сэм, робкий вихрастый семилетка, покинув свой наблюдательный пост за дверным косяком, несмело подошел ближе. Шерстяные носки, в которые были заправлены штанины пижамы, скрадывали шаги, и дом молчал по привычке, хотя Бобби думал, что все будет иначе: двое пацанов мал мала меньше — это ли не вечный источник шума? Ошибся. Мальчишки не разговаривали друг с другом: поссорились, видимо, еще до того, как Джон оставил их тут и укатил с невнятными объяснениями в Портленд две недели назад. Ладно хоть звонил регулярно. Дин в короткие минуты бесед с отцом кивал и отвечал односложно, вроде «Да, сэр», «Понял, сэр», «Сделаю, сэр», а потом отдавал трубку Сэму, который смущенно рассказывал, как им живется здесь. Про старые машины на заднем дворе. Про замерзший пруд и коньки. Про пирог, который испек дядя Бобби и который совсем немного не получился (Бобби с другого конца комнаты слышал Джонов смех! Вот сволочь!) Про всякие мелочи, которые, очевидно, бесили Дина, потому что он никогда не оставался слушать — выходил на улицу, спешно натянув ботинки и куртку, или поднимался наверх, где в сотый раз перелистывал журналы о ретро-автомобилях и хот-родах. Сэм, сказав в конце обязательное «Он хорошо присматривает, пап» и «Приезжай скорее, пап», аккуратно вешал трубку на рычаг, вставая на цыпочки, и плелся за братом. Во дворе Дин непременно поправлял ему шапку, завязывал шарф потуже и напяливал ненавистные варежки, высовывающиеся на резинках из рукавов куртки, в комнате — отдавал журналы с картинками получше и поярче, но молчал, и Сэм молчал тоже, копируя брата.

Маленькие упрямцы, думал Бобби и расстраивался, потому что надеялся, что в кои-то веки из дома уберется тишина, осадившая его после кончины Карен. Выстрел образовал вакуум — такое никакому физику не объяснить. По большей части Бобби был не против (для работы просто идеально!), но иногда накатывало странное чувство отсутствия не только звуков, но и всего мира вокруг, и это, безусловно, было одиночество. Поэтому, когда Джон привозил сыновей, Бобби радовался им как своим, хотя никогда сам не был отцом. Они разрушали заведенные порядки: перекладывали вещи, носились по дому, хлопая дверями, скрипя половицами, топая по ступенькам, строили шалаши и укрытия, стаскивая стулья в центр гостиной и споря, какой стороной класть одеяло сверху, шептались по ночам, обсуждая дневные проделки, а, когда он приходил, замирая на пороге строгой фигурой-руки-в-боки, притворялись, что спят, но стоило закрыть дверь, снова принимались болтать. Бобби казалось временами, что мальчишки, гостя у него, отрывались на всю катушку, но никогда не ввязывались в неприятности серьезнее разбитой тарелки или поцарапанной коленки. Бобби радовался смеху и гомону, ожившему дому, который потом неделю приводил в порядок, но это того стоило. Но сейчас все было не так. Чересчур тихо и напряженно. Поэтому Бобби принес ёлку, рассудив, что Рождество должно все исправить. Ведь все дети любят Рождество, так? Даже если дуются друг на друга.

— Это паровоз? — спросил Сэм, ткнув пальцем в одну из игрушек, переложенных ватой.

— Да, — кивнул Бобби. — Куда повесим?

— Сюда, — улыбнулся Сэм и зацепил петельку за ветку, но оглянулся: — Можно?

— Не вопрос, парень. — Бобби потрепал его по волосам. — Развешивай, как хочешь.

Сэм просиял и закрутился вокруг ёлки. Нижние ветки быстро заполнились красно-белыми стеклянными леденцами, миниатюрными санями Санты, снеговиками в разноцветных цилиндрах и шарами всех мастей, но верхние остались пустовать.

— Не достаю, — робко пробормотал Сэм, протягивая Бобби игрушку.

— Почему бы тебе не попросить брата, — прошептал тот, незаметно кивнув на Дина, который сидел на диване, загородившись старым выпуском «Бэтмена», и старательно делал вид, что не происходит абсолютно ничего интересного. Сэм вздохнул, повертел в руках красный автомобиль из папье-маше и, повернувшись на пятках к брату, повторил:

— Не достаю.

Дин цокнул и отложил комикс.

— Куда вешать? — осведомился он скупо, пока поправлял Сэму сбившуюся комом футболку под свитером, и забрал игрушку. — Повыше или пусть по луне едет?

— Это не луна! — возразил Сэм.

— Как будто ты знаешь, как выглядит луна, — буркнул Дин и прицепил автомобиль справа от желтоватого шара с темными выемками, которые напоминали кратеры.

— Знаю! — воскликнул Сэм и протянул следующую игрушку.

— А вот и нет.

— А вот и да!

— Ладно, — вдруг согласился Дин и, улыбнувшись, добавил: — Здесь не хватает леденцов. Как думаешь, Сэмми? Они еще есть?

Сэм порылся в коробке и пожал плечами: все стеклянные карамельные трости он уже развесил.

— Давай снимем отсюда, — предложил он, стаскивая леденец с нижней ветки. — Тут много.

— Отличная идея. Туда можно эльфа, а то он какой-то страшный.

— Может, это тролль? — задумчиво предположил Сэм, рассматривая действительно не очень симпатичного эльфа.

Бобби, разматывающий спутанную гирлянду, усмехнулся:

— Он просто старый, парни. Он мотался по ёлкам, когда вас еще на свете не было. Не мучьте старика.

— Извините, мистер Эльф, — прошептал Сэм и аккуратно повесил его на ветку. Дин сделал вид, что не слышал.

Вскоре игрушки закончились. Бобби зацепил несколько оставшихся шаров за самые верхние ветки, до которых даже Дин не дотянулся, и приладил гирлянду, надеясь, что никакая лампочка не перегорит раньше времени, вырубив все. Не перегорела — огни зажглись и засияли, переливаясь радугой. Сэм раскрыл рот и глядел восторженно.

— У нас никогда не было такой ёлки, — тихо пояснил Дин, становясь рядом с Бобби. — Ну, после мамы. Так что он, считай, не видел. Ну не то чтобы совсем не видел: ёлки в торговых центрах никто не отменял.

— А ты?

— Я? — Дин приподнял брови. — Ну я помню… немного. Я сажал ангела на верхушку. Папа меня поднимал, и я сажал.

— Хочешь сейчас? — спросил Бобби с улыбкой, выуживая из коробки фигурку ангела. Золоченый проволочный нимб чуть-чуть погнулся, и кружева платья пожелтели, но он все равно был красивым.

— Мне же не пять лет, — фыркнул Дин. — Пусть Сэмми…

— Как скажешь. — Бобби подхватил замершего Сэма на руки и вручил ему ангела. — Давай, парень, у тебя самая ответственная работа сегодня — возвестить приход Рождества.

— Возвестить? — прошептал Сэм непонятное слово.

— В смысле, чтоб Рождество было тут, — объяснил Дин, — нужно посадить ангела сверху.

Бобби кивнул. Безусловно, это было не совсем верно, если вспомнить предания… Хотя есть ли детям, которые радуются плешиватой ёлке, купленной в последний момент, и старым-престарым игрушкам, дело до древних историй? Нет, конечно.

Сэм, почти не дыша, торжественно усадил ангела на верхушку. Бобби подправил фигурке нимб пальцем, толкнув проволоку вправо.

— Дядя Бобби, а Санта придет?

— Нет, Сэмми, — ответил Дин, выразительно глянув на Бобби, — мы плохо себя вели. Поругались вон… Дулись.

— Ты дулся, — уточнил Сэм, и Бобби едва сдержался, чтоб не рассмеяться, таким нарочито-серьезным тоном это было сказано.

— О’кей, но ты первый начал.

— Нет, ты!

— Нет, ты!

— Так, парни, брейк! — Бобби махнул рукой, как рефери на ринге, и спустил Сэма на пол. — В Рождество нельзя ссориться и выяснять, из-за чего поругались в прошлый раз тоже, а раз Сэм усадил ангела – то все, Рождество в доме. Так что остыньте. Хотите пирога? Я срежу подгоревшие корки…

Дин, усмехнувшись, поплелся на кухню. Сэм вприпрыжку последовал за ним, топая, как все олени от Торнада до Рудольфа вместе взятые.

Бобби подумал, что надо бы найти подарки. Хоть его борода только начала седеть, а красный он не носил и дымоходам предпочитал двери, это не значило, что он не мог стать Сантой. Ради этих мальчишек можно было устроить маленькое счастливое Рождество. Они заслужили. Все они.



Зимние или околозимние истории

Заявка 8. Уже взрослый Сэм повторят для Дина запуск фейерверков

Последнее воскресенье ноября

Последнее воскресенье ноября выдалось снежным. Придя на место, Дин подумал, что они попали в дурацкий стеклянный шар, который хорошенько встряхнули. Тихий снегопад выбелил землю и деревья, куртки и волосы. Крупные снежинки кружились неспешно: некуда торопиться, парни, совершенно некуда. Дин даже согласился с этим и, остановившись, втянул в себя студеный воздух ночи, родившейся в декабре, но пришедшей в ноябрь просто так, от нечего делать, и холод притащился за ней — он всегда за ней таскался, на самом деле. Дин, глянув на Сэма, велел ему застегнуть куртку — еще не хватало слушать потом братово хлюпанье носом.

— У меня руки заняты, — сказал Сэм, кивнув на коробки: он позаботился о том, чтобы Дин не узнал, что в них, хотя тот допытывался всю дорогу, мол, нас же не посадят за это, Сэмми. Прикалывался, конечно: список их правонарушений давно стал таким длинным, что сошел бы за том «Американы».

— Как маленький, ей-богу, — проворчал Дин, двигая ползунок застежки-молнии вверх, к Сэмову подбородку. — Будто это я простужаюсь от каждого ветерка.

— Не бурчи, — улыбнулся Сэм. — Лучше постой-ка здесь.

— Зачем это?

— Увидишь, — лукаво кинул Сэм через плечо, быстро уходя вперед.

— Э-э… ладно, — выдохнул Дин ему вслед. Облачко пара вырвалось изо рта и растопило несколько слишком медлительных снежинок. Дин засунул руки в карманы: пальцы закоченели, и у Сэма, который распаковывал коробки, доставая из них длинные свертки и вытыкая их в снег, наверняка тоже. Как пить дать, заболеет, а ему — возиться, бульон варить, температуру мерить и, чего доброго, тащить в больничку. Как всегда: что в три, что в тридцать.

Сэм возвращался бегом и успел встать рядом с братом, как раз, когда первая ракета вылетела и взорвалась ярко-красными огнями, оглушительно рассыпавшись шаром.

— Что?.. — прошептал Дин, заворожено глядя, как новые и новые заряды фейерверка вспыхивают многотысячными разноцветными искрами то выше, то ниже, будто кто-то небрежно разбрызгивал краску. Дин вспомнил, что Сэм в детстве рисовал так, ударяя две кисточки друг о друга, — брызги хаотично заполняли лист, и это называлось «салют».

— Не Четвертое июля, конечно, — сказал Сэм, смотря на результаты своих трудов, — но вроде тоже ничего.

— Красиво, — оценил Дин. — В честь чего это ты так расстарался, Сэмми?

— Ну… — замялся тот и смущенно опустил голову, — сегодня День матери. А ты… Ну короче, я подумал, почему бы не запустить фейерверк по этому поводу.

Дин усмехнулся. Заряды раскрашивали темноту еще несколько секунд, но закончились, и в наступившей тишине слова прозвучали громко.

— Я твой брат, а не мама.

— Ты понял.

Конечно, он понял и был благодарен — даже чуточку тронут, по правде, хотя никогда не считал себя сентиментальным, никогда не считал, что делает что-то из ряда вон выходящее, ради Сэма. Просто так вышло, что он его вырастил — только и всего.

— Пойдем, сынуля, — улыбнулся Дин и толкнул брата в плечо, — холод собачий.

— У меня еще бенгальские огни есть, — не унимался Сэм. — Зажжем, может быть?..

— Оставь до Рождества, — отмахнулся Дин и потащил его к машине, схватив за рукав. — Погреешь ноги, как вернемся. Задубел, я же вижу.

— Да, мамочка.

Дин цокнул и прибавил шагу, но не обиделся.

На правду не обижаются.

Заявка 21. Дин превращается в пса. Сэм не знает

Пес

Будучи подростком, Сэм считал, что люди в друзья ну никак не годятся. Некоторые из них называли его странным, другие — тихоней, но абсолютное большинство — новичком, а это было сродни приговору: никакой дружбы с новенькими, они наказываются одиночеством, издевками и обедами за столом в углу. Поэтому, сбежав однажды, Сэм первым делом завел собаку (вот уж кому до лампочки новичок ты или нет) – золотистого ретривера Боунза, который увязался за ним случайно. Похоже, пес потерялся: был слишком ласковым и чистым для бродячего, — но Сэм, даже не подумав искать хозяев, оставил его себе, и это были лучшие две недели одиночества, на самом деле. Сэм впервые чувствовал, что его любят просто так — не за успехи в стрельбе или отличные отметки, не за послушание или умение придумывать для отца исключительно правдивые истории о том, как они с Дином проводили время вместе, даже если это было не так, а просто — из-за верности. Мелким был — мало что понимал.

Дин, напротив, собак не любил категорически, говорил, что они воняют и грызут все подряд, да и как ухаживать за ними, практически каждодневно находясь в дороге? Ясное дело — никак. А что касается одиночества, так Дин — тогда казалось — никогда им не страдал. Появляясь на новом месте, он стремительно обрастал знакомыми и приятелями, в старших классах — еще и девчонками и даже мог крутить романы одновременно с несколькими, и каждая из них думала, что она единственная и неповторимая. Только много позже до Сэма дошло, что вся эта ненормальная тяга к связям была способом заполнить пустоту, зацепиться за кого-нибудь. Много позже до Сэма дошло, почему Дин не любил собак: сам был похож на них — такой же безвозмездно преданный, верный до последнего вздоха.

Пес пристал на улице. Сэм пару раз шикнул на него, мол, уходи, но тот ни в какую — останавливался, смотрел внимательно и грустно и продолжал трусить следом, постукивая когтями по асфальту.

— Ну и что с тобой делать? — вздохнул Сэм, присаживаясь перед псом — на вид молодой немецкой овчаркой — на корточки. Ошейник отсутствовал, но Сэм был уверен, что пес домашний: шерсть ластилась и, кажется, недавно вычесывалась. — Ты потерялся? — спросил он ласково. Пес ткнулся ему носом в ладонь и лизнул ее горячим шершавым языком. — Ну-ну, хороший мальчик. Пойдешь со мной? — Пес негромко и чуть ворчливо, что ли, гавкнул: я и так уже с тобой иду, дурак. Сэм усмехнулся. Дин его прибьет, конечно, но не оставлять же пса на улице — ночи сейчас холодные, январь как-никак. — Ладно, бродяга, — Сэм выпрямился и оттер влажную ладонь о джинсы, — обещай не безобразничать, а то есть один товарищ, который нас обоих за дверь выставит, если что.

Пес рыкнул, тряхнул головой и отбежал вперед на пару футов, но остановился, оглянувшись: ты идешь или нет?

— Вечно тебя ждать приходится, Сэмми, — пробубнил Сэм себе под нос, передразнив брата, и едва сдержал смех: слишком уж взгляд пса был похож на Динов взгляд-для-супермедленного-младшего-брата. Если бы Дин узнал, что он сравнивал его с собакой, дал в морду точно. Хорошо, что его здесь нет. Пес утвердительно гавкнул.

В мотеле Дина тоже не оказалось, хотя он ушел даже раньше, как сказал, поговорить с одной дамочкой, свидетельницей по делу. Сэм не исключал, что сейчас брат с этой самой дамочкой, которая, судя по фотке, была как раз во вкусе Дина, уже лежали и творили разврат. В присутствии хорошеньких женщин Дин мог думать только «нижним» мозгом.

Пес, войдя в номер, ловко перескочил через соляную дорожку, не нарушив ее, принюхался и чихнул. В номере, действительно, воняло чем-то непонятным, что постоянно щекотало ноздри. Дин тоже чихнул, когда они только въехали сюда, и чихал всякий раз, когда возвращался с улицы.

— Будь здоров, — сказал Сэм и хотел, было, потрепать пса за ухом, но тот вывернулся и недовольно заворчал: личное пространство, чувак. — Не любишь, когда трогают, да?

Пес ударил пол лапой, мол, да, и прыгнул на кровать, ближнюю ко входу, развалившись на ней как хозяин.

— О нет, только не сюда! — вскрикнул Сэм, ухватил пса за шкирку, за что ему чуть не откусили руку, и спихнул с кровати. — Это койка собаконенавистника, дружок. Можешь лежать на моей, если хочешь, а на эту не лезь. Ты понял? — спросил он строго, а потом повторил, указав на Динову кровать: — Сюда нельзя. Ясно?

Пес посмотрел на него, как на придурка, ей-богу, поклацал зубами и забрался на соседнюю кровать, комкая покрывало. Сэм прилег рядом, поставив на колени ноутбук. С собакой или без, у него была работа — ведьма, очевидно, — которую нужно завершить. Сэм переходил с сайта на сайт: прочитал о ритуалах превращения, о традициях шаманства манси, о животном магнетизме, о животных в неволе, о способах дрессировки волков, о способах дрессировки полицейских собак, об овчарках и рационе их питания — и понял, что совершенно отклонился от темы. Пес лежал смирно, опустив голову на лапы. Дин не объявлялся.

Сэм позвонил ему, но наткнулся на автоответчик, который бодро проинформировал, что это Дин, что он занят сейчас и вообще «оставь сообщение, чувак, и я перезвоню». Сэм набрал второй братов номер, но тот и вовсе молчал, мол, абонент вне зоны действия сети, все дела.

— Ну и черт с тобой, — пробормотал он и выкинул телефон на кровать. Пес обнюхал его, подвинул к себе лапой и заскулил. — Что такое? В чем проблема, приятель? Есть хочешь?

Пес гавкнул и завилял хвостом, кажется, позабыв о телефоне, на который грустно глядел секунду назад. Сэм улыбнулся, когда пес пошел за ним на кухню и путался под ногами, пока он наливал воду в салатницу и потрошил свои сэндвичи, расценив, что курица будет полезней непонятной котлеты из бургеров. Пес с недоверием посмотрел на куриное мясо на мотельной тарелке, а потом на него: это что, еда, чувак? — но, тем не менее, съел, чавкая. Сэм украдкой погладил его между ушами, пока он лакал из импровизированной миски. Пес почувствовал, конечно, прекратил пить на мгновение, но потом продолжил: ладно уж, гладь, я не против.

Спать улеглись вместе. Пес выпихнул Сэма на край кровати ближе к стене, а сам растянулся слева, широко зевнув.

— Сволочь, — буркнул Сэм, и пес беззлобно рыкнул в ответ, толкнув его носом в плечо. Сэм поворочался немного, укладываясь поудобнее, — умостился в итоге на животе, одной рукой обняв подушку, а другой — пса, который был убаюкивающе-теплым и мягким. Сон пришел быстро и легко, и Сэм с радостью скользнул в него, уверенный, что он в кои-то веки не будет комаром. — Спокойной ночи, Дин, — прошептал он и уснул, так и не поняв, какую глупость сморозил.

Открыв глаза утром, Сэм обнаружил, что пес проснулся раньше него, но лежал рядом и терпеливо ждал его пробуждения. Еще Сэм обнаружил, что зарылся пальцами в шерсть на холке и держал что-то, спрятанное в густом подшерстке.

— Что это у тебя, приятель? — Он сел на кровати, не отнимая руки, и пес поднялся следом. Сэм нащупал шнурок, плотно обхватывающий собачью шею, — стало быть, есть ошейник? — и, подсунув под него ладонь, провел до грудины, выпутывая из шерсти кулон: рогатый божок был горячим. — Что? Я не… — промямлил Сэм. Пес внимательно смотрел на него, чуть наклонив голову: ну давай, врубайся уже, умник. У Сэма перехватило дыхание: чертова ведьма! — Дин? — неуверенно спросил он, надеясь, что ошибся.

Пес залаял, вскакивая и топчась на кровати: ну и тормоз же ты, Сэмми.

***

Дин проходил псом еще неделю.

Ведьма, оказавшаяся действительно очень милой девушкой, сказала, что Дина она расколдовывать не будет, потому что он это заслужил за свой «кобелизм». Да-да, так и сказала — за «кобелизм». Когда Сэм пригрозил ей пушкой, а Дин облаял с ног до головы, Сэм лишился этой самой пушки, отлетевшей в угол комнаты по мановению ведьминой руки, а Дин заскулил и зачесался, как будто на него полчище блох накинулось.

— Послушайте, парни, — серьезно проговорила она, складывая руки на груди, — я знаю, что вы охотники и приехали в город, потому что старуха Пруденс свихнулась, но я-то тут при чем? Вам дальше по улице.

— Но его, — Сэм указал на брата, который неистово грыз себе лапу, выискивая блох, — в собаку превратила. Не могла бы ты…

Ведьма вздохнула и шевельнула пальцами. Дин заскулил и прибился к Сэму, который успокаивающе похлопал его по боку.

— У нас бы с ним все получилось, если бы он не был таким… эм… наглецом.

— Вот как?

— Ага, — кивнула ведьма. — Заклятие рассеется через семь дней, а пока пусть бегает. — Она сходила в комнату и притащила мешок, в который неаккуратно были затолканы Диновы вещи. — И шмотки его забери — мне чужого не нужно. Пруденс живет на Лейн-стрит, 104, можешь не благодарить. — Ведьма впихнула пакет Сэму и выставила за порог, но, прежде чем захлопнуть дверь у него перед носом, добавила: — Не смей больше заявляться ко мне – не то и тебя превращу в кого-нибудь.

— Да, мэм, — глядя на матовое стекло входной двери, пробормотал Сэм, хотя ведьма внешне была едва ли старше него.

***

В следующий вторник Сэм проснулся от того, что ему холодно. Слева не было никого привычно-горячего и мягкого. Он даже пошарил рукой по кровати и расстроился немного, на самом деле, когда услышал насмешливое и едкое:

— Меня потерял, дружок?

Сэм повернул голову: Дин сидел за столом, закинув на него ноги, жевал какое-то не поддающееся определению скопление канцерогенов и был таким обычным, будто не гонялся за голубями и не обнюхивал столбы прошлым вечером, когда они ходили на прогулку.

— Что? Хоть пожрать нормально, — проговорил с набитым ртом Дин, — ты же меня не кормил.

— Для собак вредно…

— Я не собака!

— Но был!

Дин молча прожевал бургер и бросил брату завернутый сэндвич с курицей, который шлепнулся на одеяло.

— Держи, а то все запасы на меня спустил.

— Спасибо, — усмехнулся Сэм и сполз с кровати, потирая сонные глаза.

— Ну что, сбылась мечта, да?

— В смысле?

— Ну ты всегда хотел собаку. В детстве на все праздники канючил. Пап, ну пап, купи собаку. Хочу щенка-а-а, — передразнил Дин тоненьким голоском и изобразил, будто хнычет. Сэм кинул в него подушкой, тот поймал ее на подлете и отправил обратно.

— Я просто хотел, чтобы у меня был друг, только и всего, — ответил Сэм, уклоняясь.

Дин хмыкнул.

— О’кей, тогда я был хорошим другом?

— Самым лучшим, — серьезно сказал Сэм, подошел и, неловко наклонившись, обнял брата за шею. — Тогда и сейчас.

Дин улыбнулся и похлопал его по спине.

— Только не называй меня больше «дружком», ладно? И спать я с тобой не буду. А за ухом можешь чесать, если хочешь.

— Сволочь, — выдохнул Сэм, смеясь.

— Что? — возмутился Дин. — Это приятно, стервец!

Заявка 27. Взрослые Дин и Сэм лепят снеговика

О силе искусства и основательности

Лепка снеговика — дело основательное. Здесь имеет значение множество факторов, главные из которых — настроение и снег.

Настроение особенно важно, если ты мужик и если тебе за тридцать. Потому что, когда шестифутовая детина ни с того ни с сего выходит катать снежные шары без причины, это по меньшей мере странно, по большей — психиатрическое расстройство. А так сказал, что у тебя НАСТРОЕНИЕ — и море по колено. Точнее, снег, конечно. Он, кстати, должен быть… Хотя нет, старые мастера всегда держат при себе свои секреты.

Проснувшись рано, Дин понимает, что да — оно. Тихо одевается, тихо выпивает чашку кофе и съедает тост, собирает все необходимое (от морковки, купленной Сэмом для салата, до мачете) и выскальзывает на улицу, неслышно поднявшись по кованым ступенькам бункера. Трехдневная метель навалила самого что ни на есть подходящего снега. Дин, бросив сумку с декором на землю, оценивает масштаб снежной целины — идеально! — и лепит маленький комок, с которого начнется искусство. Минут через сорок комок превращает с шар внушительных размеров, еще через полчаса к нему добавляется другой — поменьше, но все равно здоровенный. Дин, пыхтя, втаскивает его на первый шар, аккуратно сглаживает пальцами стык. Это будет шедевр! Верх снеговикостроительного искусства!

Дин стаскивает зубами перчатку: дальше тонкая работа. Он делает выемку в нижней трети шара-головы, умышленно отклоняясь от середины чуть вправо. Достает морковку и втыкает ее по центру. Две зеленые крышечки от пивных бутылок занимают место глаз. Дин отходит назад, проверяя симметрию: ровно, но глаза мелковаты — добавляет еще по две крышечки к каждому. Любуется. Довольно кивает. Притаскивает ветки, к одной из которых скотчем приматывает мачете, и вставляет вместо рук, направляя определенным образом: с мачете — вперед, без — вверх. Это гениально! Просто гениально! Дин увенчивает снеговичью голову кастрюлей, словно боевым шлемом, и быстро, но так же старательно скатывает нового снеговика: здесь работы мало — он почти вдвое меньше первого.

Дин использует все те же зеленые крышечки для глаз, немного расстраиваясь, что производители не сильно запариваются с оттенками, вылепляет смущенную улыбку и морковку вставляет под углом, наклонив вниз. К двум тонким веткам прикручивает мобильник и втыкает их высоковато, так, чтобы морковка касалась дисплея. Последние штрихи: мочало — на голову, полосатый шарф — на шею. Готово! Да Пигмалион со своей костлявой Галатеей обзавидуется!

— Вот ты где, — сонно говорит Сэм и плотнее запахивает расстегнутую куртку, накинутую поверх мятой футболки. Низ пижамных штанин собирается складками над зимними ботинками. — Господи боже, это еще что такое?!

— Это искусство, Сэмми, — менторским тоном произносит Дин и довольно улыбается.

Сэм окидывает взглядом снеговиков. Один огромный, другой крохотный. Один, кажется, орет благим матом, аж рот перекосило, и размахивает мачете, другой — нелепый, уткнувшийся морковным носом в телефон.

— Ты не староват для такого?

— У меня НАСТРОЕНИЕ, — многозначительно отвечает Дин.

— А-а, — тянет Сэм и закатывает глаза. — И что это значит?

— Ну ты даешь, — фыркает Дин обиженно и кивает на большого снеговика: — Это я. Призываю в бой своего мелкого братца-зубрилу, которому гаджеты дороже хорошей драки и девчонок.

Сэм с недовольной миной смотрит на снеговика-крошку, который, действительно, стоит чуть позади и как будто должен следовать за громилой. Телефон кажется подозрительно знакомым.

— Подожди-ка. — Сэм хлопает по карманам куртки — пустые. — Это что, мой телефон? Ты спер мой телефон, Дин?! — восклицает он возмущенно.

— Ради искусства, Сэмми, — смеется тот и ловко уворачивается от снежка, по широкой дуге летящего ему в голову. Снежок сбивает кастрюлю, нарушая идеальную композицию.

— Ну все! — отрезает Дин грозно и получает снежком в ухо. — Эй, в ухо-то зачем! Хочешь войны, стервец?!

— Сволочь! — кричит Сэм, собирая снег с перил и прикидывая, сойдут ли они за укрытие.

Снежковая война — дело основательное…



Всякая всячина

Заявка 17. Дин без наркоза отпиливает Сэму конечность, по его мнению, лишнюю

Операция

— Нет, пожалуйста, — просит Сэм и вжимается в кресло. Веревки, перехватывающие грудь, впиваются в кожу. — Ты не обязан этого делать. Дин, прошу тебя!

— Не обязан, — отвечает тот, ухмыляясь. Сэм замечает ненормальный лихорадочный азарт в братовых глазах и понимает, что не смог бы уйти, даже если бы у него были целы обе ноги. Дин улыбается шире и любовно проводит пальцем по лезвию. — Но сделаю. Я так давно ждал.

— Но в этом же нет совершенно никакой необходимости! — восклицает Сэм и на секунду теряет брата из виду, когда тот разворачивает белоснежную простыню и накрывает его, словно они собрались играть в гребаную операцию.

Дин смеется и явно наслаждается происходящим. Лезвия блестят в свете ламп.

— Твои конечности, Сэмми, слишком длинные. Пришло время это исправить.

— Что я тебе сделал? — Вопрос, безусловно, риторический, но все равно звучит жалко. — За что ты так со мной?

Дин наклоняется близко — Сэм чувствует дыхание на щеке — и вкрадчиво произносит:

— Обещаю, больно не будет.

— Иди к черту! — выплевывает Сэм, и Дин снова хохочет и исчезает за спиной. — Тебе повезло, сволочь, что я сломал ногу! Иначе бы…

— Угрожаешь? — интересуется Дин. — Что ж, тогда отрежу больше, чем собирался.

— Боже…

Сэм слышит звук сомкнувшихся лезвий и видит упавшую на пол прядь волос.

Операция «Стрижка» проходит гладко.

Заявка 23. Сэмов телефон немного одушевился и засыпает Дина смс-ками с комплиментами, заигрываниями, подкатами (наше с Леной совместное творчество)

«Как делишки, красавчик?»

Дин потер глаза и перечитал сообщение. Дважды. Не помогло. Телефон вновь тренькнул.

«Игноришь меня?»

Дин слышал интонацию, с которой это было сказано – о’кей, написано, – и обиженный смайлик служил отличным подтверждением. Дин взял себя в руки и набрал ответное СМС.

«Сэм, я знал, что ты баба, но не до такой же степени».

Телефон почти мгновенно звякнул: проявилось братово умение печатать сообщения с космической скоростью, не иначе.

«Помнишь, как ты взял меня без разрешения? У тебя такие крепкие руки».

Дин задохнулся – слова закончились и цензурные выражения тоже. Единственное, на что его хватило, было:

«Что, блять?»

«Взял меня, дурашка. Но сперва из могилы вытащил – так отважно. Ты был таким горячим».

Смайлики сердечки прыгали у Дина перед глазами, и его реально бросило в жар то ли от смущения, то ли гнева. Он с остервенением нажал на единицу – Сэмов номер на быстром наборе, – но напоролся на автоответчик, что не помешало надиктовать ему краткое, но емкое сообщение.

– Ты охуел? Что за бред ты несешь? Ты где? Что происходит?

Через секунду пришло новое СМС.

«Обожаю, когда твой голос звучит во мне. Я буквально отключаюсь, когда слышу его. Ты потрясающий».

«Знаешь, чего я хочу? Еще раз оказаться рядом с твоей задницей, как в Колорадо. Незабываемо».

Дин, красный, как рак, прокрутил в памяти, что, собственно произошло в Колорадо. А там, блять, ничего не произошло! Сэма нехило задело – он тащил его на себе. Не до зада было, короче. Может, в пробитой Сэмовой башке что-то помутилось, но не в его.

«Ты был невменяем, чувак. И сейчас тоже. Ты напился? Где ты?»

«О, нет. Я был целехоньким. Я помню все. Почему ты не помнишь? Это разбивает мне сердце».

Смайлик в виде разорванного пополам сердечка довершил картину. Дин схватил куртку и быстро поднялся по кованой лестнице бункера: происходила какая-то херня, и он не собирался с ней мириться. На верхней площадке он нос к носу столкнулся с Сэмом, который застыл на пороге с невинным и чуть озадаченным видом. Дин схватил его за грудки и толкнул к стене.

– Какого хрена?.. – пробубнил Сэм.

– У тебя хотел спросить, – процедил Дин и ткнул телефоном ему в лицо. – Может, объяснишь, что на тебя нашло?

– Чего? – не понял Сэм, все еще прижимая к себе пакет с покупками.

Телефон тренькнул.

«Это потому что я старый, да? Ты любишь свеженьких?»

– Фу, блин, – скривился Сэм, – избавь меня от своих секс-переписок. – Он прищурился. – «Старый»? Ты что, с мужиком…

В челюсть прилетело. Голова откинулась, и Сэм больно ударился затылком.

– Бля, какого?..

Дин отошел на пару шагов назад. Несколько раз вдохнул и выдохнул, успокаиваясь.

– Где твой телефон?

– Э-э… – протянул Сэм, держась за челюсть. Суть происходящего ускользала от него: он на десять минут отлучился за хлебушком, вернулся и получил по морде. Очень странно. – В комнате, на зарядке стоит. Да что стряслось?

– Ничего, – буркнул пунцовый до кончиков ушей Дин и стал спускаться по лестнице. Сэм поплелся за ним.

По пути в комнату Динов телефон оповещал о доставке СМС почти ежесекундно. В конце концов, Дина это доконало, и он вырубил мобильник.

– Прости, Сэмми, но я должен это сделать.

– Что?

– Это.

Дин отсоединил Сэмов смартфон от зарядки и разбил о стену, не побрезговав потоптаться на пластиковых осколках для пущей верности. Потом сгреб все в совок, выбросил в корзину и запалил. Сэм наблюдал за этим с открытым ртом и глазами, полными боли.

– Мой телефон… – простонал Сэм, чуть не плача.

– Куплю тебе новый. Не переживай, Сэмми, – натужно улыбнулся Дин и вышел из комнаты, оставив брата горевать в одиночестве.

Перед кончиной любвеобильный Сэмов смартфон успел отправить еще парочку СМС.

«О, да. Может, всунешь ее обратно?»

«Будь грубым! Обожаю это. Делай со мной, что хочешь».

Дин, вздохнув, разобрал свой мобильник, выкинул его от греха подальше – вдруг эта напасть заразная? – и зачем-то вымыл руки с антибактериальным мылом, серьезно раздумывая, не помыться ли ему полностью.

Сэм перестал с ним разговаривать, обидевшись и за челюсть, и за телефон.

Ночью Дин проснулся от кошмарного понимания, что в Колорадо засунул Сэмов смартфон в задний карман джинсов.

Как-то так. Не отрицаю, что меня понесло.
A.

---

06.10.2017 в 11:42

Пишет  La Calavera Catrina:

Hello October
thefriendlypigeon:


[x]


[x]

---

Название: Распутье
Автор: Edna
Направленность: джен
Рейтинг: PG-13
Жанры: Ангст, AU
Предупреждения: ООС
Саммари: Сколько бы лет ни прошло, он всегда находит брата здесь — на распутье, где дороги перерубают друг друга, как безлюдье и безвременье. Это место проклято десять сотен раз — по разу на каждый лист тысячелистника, который густо цветет по обочинам. Это место, где все завершилось и где все начнется вновь.
Примечания: AU после 3-го сезона. Никаких ангелов, только чертова темнота.

На ФБ лежит тут.

Recall the deeds as if
They’re all someone else’s
Atrocious stories
Now you stand reborn before us all
So glad to see you well

A Perfect Circle, «The Noose»

Точка пересечения: справа — дорога, слева — дорога, спереди и сзади — дорога тоже, — и он в центре, как гвоздь, вбитый в перекрестие. Кресты ничего не значат: ни прямые, ни перевернутые. Это все чушь. Кто бы на них ни висел, тот давно мертв.

Небо пусто. Стрижи режут его острыми крыльями, и оно расходится закатными полосами, словно кровоточащими царапинами. Все заживет, думает он, но шрамы все равно останутся: бреши, через которые в этот звенящий кузнечиками июль проникнет первая осенняя темнота, едва отличимая от летней, но пахнущая по-другому: долгими серыми дождями, мокрой землей и вечной разлукой. Он вдыхает — скупой вечерний свет затекает в него вместе с дорожной пылью, душным маревом прелой травы, замученной солнцем, и тишиной, нарушаемой тревожным треньканьем кузнечиков и шорохом гравия, как будто кто-то невидимый движется совсем близко, но никак не дойдет до него. Безлюдье и безвременье здесь перерубают друг друга, как и эти дороги. Он хочет заплакать, но уже выплакал все — сушь и жажда.

По обочинам густо цвет желтый тысячелистник. Десять сотен бессонных ночей на каждый лист. Десять сотен безрадостных дней, слившихся в одно соцветие горькой терпкой боли. Он пережил и ее. Он перерос и перешагнул ее, запретив себе чувствовать что-либо, кроме пустоты, а значит, ничего. Мир из бесконечной борьбы, отнявшей у него все, превращается в штиль, в опасное затишье перед штормом, иссиня-черной водой, солено-железной на вкус. Ничего не останется, думает он, и это заслужено.

Он был рожден на темной стороне, которую всю жизнь пытался освятить дурной благостью хороших поступков. Пора смотреть правде в глаза: святость — это чушь. Отцы отрекаются от сыновей из-за неверного слова, матери продают своих нерожденных детей, лишь бы не остаться в одиночестве. Братья умирают друг за друга, раз за разом описывая один и тот же круг, который смыкается у них на шеях петлей, пока они не ломаются с хрустом. Смерть — жертва на алтарь воскресения. Воскресение — миг абсолютной лжи.

Мертвое должно быть мертво — вот, что он усвоил за столько лет навязанной ему, но ставшей второй кожей войны. Мертвое намного сильнее живого — вот, что он понял за три года на теневой стороне. Простые истины так долго доходят.

— Опять ты здесь, — говорит кто-то за его спиной. Он ощущает дыхание грядущего шторма — кровь, кровь и только кровь — и улыбается. — Не надоело?

— Нет. — Он оборачивается. Брат стоит перед ним, затянутый в черное, и тяжелый запах чужой боли впитался в ткань костюма, въелся в кожу, став предвестником появления хозяина. Все бегут от него. Все склоняют головы перед братом, выросшим и перешагнувшим через себя, пережившим воспоминание о нем, избывшим его. — Хоть бы умылся, что ли.

Дин вытирает руки платком и пожимает плечами.

— Грязная работенка, сам знаешь.

— Я предлагал тебе «перевестись».

— Тоже мне, большой босс, — усмехается он. — Пытать людей. Творить нечисть. Семейное дело. Когда же ты уже, наконец, запомнишь, Сэмми?

Сэм цокает и качает головой. Дин хохочет. Смех обычный, ничуть не изменившийся, и, пожалуй, он — единственное живое, оставшееся в брате после сотен лет в Аду.

— Зачем ты пришел? — спрашивает Сэм, непонятно зачем поднимая грязный платок, брошенный Дином на землю, и аккуратно складывая его вшестеро.

— Соскучился, — со смешком отвечает Дин и прячет руки в карманы брюк.

— Врешь.

— Вру, — коротко бросает Дин. — Стадо потеряло пастуха. Твой Легион волнуется без Папочки. Пора возвращаться, Сэмми, тебя слишком долго не было.

— Мне плевать, — говорит Сэм и отворачивается, подставляя спину удару, которого так ждет. Ничего не происходит. Сэм слышит шелест высокой травы, пригибающейся от ветра, видит низкое безлунное небо, будто сползающее вниз под пряной тяжестью июля, ощущает братов взгляд у себя на затылке — он под прицелом, но когда же выстрел?

— Если хочешь, я вырежу их всех. — Дин возникает рядом и накидывает пиджак ему на плечи — ни к чему, но у старых привычек самая едкая растрава. Сэм прихватывает пиджак за лацканы.

— Не сто́ит, — улыбается он. — Армия все же мне еще пригодится.

— Как знаешь, — тихо говорит Дин и хмурится. — Ненавижу это место.

— Да, здесь все началось, — глухо отзывается Сэм, представляя, как брат закапывает коробку с крохотными костями и собственной фоткой, наверняка оторванной от какого-нибудь фальшивого удостоверения, на этом чертовом перекрестке.

— Нет, Сэмми, здесь все закончилось. Абсолютно все.

Сэм поднимает взгляд, чуть поворачивая голову. Как он и думал, Дин смотрит на него, и глаза черны, как его костюм, как окружающая их ночь, как шторм, который неминуемо надвигается и поменяет местами верх и низ.

— Рад, что ты в порядке, парень, — говорит Дин. Смоль Сэмовых глаз совсем не отличается от его. Но ведь они братья. Они должны быть похожи.

Они молчат. Темнота гигантской птицей летит сквозь Пустоту, сотворенную Сэмом. Маленькие тельца стрижей, не выдержавшие надвигающегося неба, валяются вокруг. Кузнечики обращаются саранчой, тучей поднимающейся из травы.

Дину думается, что это место проклято братом десять сотен раз — по разу на каждый лист тысячелистника, — но всегда он находит Сэма здесь стоящим в одиночестве на распутье, и ни один демон не может прийти сюда, кроме них, потому что это место — и конец, и начало, то, где все завершилось и начнется вновь.

— Ты же пойдешь за мной? — тихо говорит Сэм, хотя хочет спросить другое.

Ты же простил меня за то, что умер напрасно?
Ты же не оставишь меня, когда придет час войны?
Ты же убьешь меня, когда настанет время?

— Конечно, Сэмми, — отвечает Дин сразу на все вопросы и кладет руку ему на плечо. — Пойдем домой.

Сэм кивает — он действительно задержался здесь дольше обычного.

Они исчезают.

Тысячелистник вспыхивает и распадается пеплом, горьким, как их воспоминания.


Если вы знаете автора арта, скажите, пожалуйста.

@темы: Сверхъестественное, фанфикшен, джен, ангст, AU

---

Название: Пожизненный Хэллоуин
Автор: Edna
Жанры: Повседневность

Написано на тематический тур "Хэллоуин-2017" однострочников.
Заявка 16. Маленький Сэмми проболел все праздники. Ни в простыне призрака поизображать, ни тыквы порезать, ни конфет выпросить. Дин решает спасти ситуацию. Неформат. 1012 слов.

На ФБ лежит тут.

На улицах было людно. Разряженная ребятня сновала от дома к дому и собирала конфеты. Сладкая охота была в самом разгаре. Динова охота состоялась четыре дня назад, и теперь у него жутко болели ребра — синяк расползся от левой подмышки вниз до пупка. Дин выругался, когда мальчишка лет семи налетел на него в громоздком костюме астронавта, ткнувшись сползшим шлемом ему в покалеченный бок, и какая-то тетка, очевидно, мать, прижала пацана к себе и злобно зыркнула на нарушителя спокойствия и чистоты языка. Дин натянул капюшон черной олимпийки пониже на глаза и поспешил ретироваться, пока тетка не раскудахталась. Он и так выглядел, как полный придурок среди детворы: в его возрасте не клянчат конфеты, а напиваются и лапают девчонок на тупых вечеринках в честь Хэллоуина. Вот только, если даже в этом убогом городке и была хоть одна стоящая вечеринка, его никто не позвал. Не больно-то и хотелось, на самом деле. Дин засунул руки в карманы — пластиковая тыква-корзинка, висящая на запястье, ударилась о бедро, и несколько карамелек вывалилось на тротуар. Он бросил на них оценивающий взгляд и не стал поднимать: Сэм их не очень любил, да и наклоняться было больно. На пути к мотелю, огибая детей и лужи, Дин подумал, какого черта супермаркеты вечно строят в конце улицы, так, что обратно приходится тащиться у всех на виду. Если какой-нибудь придурок из очередного нового класса спалит его, завтра проблем не оберешься.

«Видал, вчера ты выпрашивал конфеты с малышней. Много насобирал, странный? Зад не слипся? Зубки не заболели?»

Дин ему врежет, даст по этим самым зубам. Потом их разнимут. Отведут к директору. Позвонят отцу, который, естественно, вне зоны действия сети (и это очень хорошо). Директор прочитает ему проповедь о том, как плохо быть агрессивным и бить людей, и примерно накажет — типа «Будете две недели оставаться после уроков, мистер Винчестер. Это послужит вам уроком».

Да, конечно, усмехнулся Дин, очищая подошвы от налипших листьев о бетонный бортик клумбы под окном их номера — никаких цветов, по всей видимости, здесь отродясь не водилось, — и, бесшумно повернув ключ в замке, открыл дверь.

В комнате было темно. Работающий телек транслировал какую-то чушь и скудно освещал пару футов пространства перед собой. Дин, не включив лампы, прошел к кроватям и присел на край одной из них, дальней от входа.

— Ну как дела? — спросил он, прикладывая ладонь ко лбу брата, зарывшегося в одеяло почти по самую макушку. Сэм что-то невнятно пробурчал в ответ, не открывая глаз. Дин вздохнул: брат температурил второй день и почти все время спал, как будто подцепил какую-то сонную болезнь, хотя, кажется, это была просто простуда. По крайней мере, Дин надеялся на это. — Давай, Аврора, очнись-ка на минутку. Или ждешь поцелуя? [1]

— Ты дурак, — буркнул Сэм, осоловело глянув на Дина, который стянул одеяло с его головы, и от этого по затылку поползли мурашки, будто чья-то невидимая рука ворошила Сэму волосы.

— Не, я Дракула, — довольно улыбнулся Дин, обнажив мармеладные вампирские клыки, а потом, прожевывая сласть, добавил: — Новой эры — никакой кровушки, только нуга, пастила и карамельки. — Дин поставил перед братом тыкву-корзинку. — Веселого Хэллоуина, Сэмми!

— Мне не пять лет, — проворчал Сэм, подтягиваясь к изголовью кровати, но Дин все равно заметил, как блеснули его глаза, хотя, может, это была лихорадка или неверный свет телека.

— Тринадцать, — многозначительно проговорил он, — в пять я бы не разрешил тебе смотреть это. — Дин вытащил из-за пазухи затертую коробку с кассетой, которую взял в прокате. — Девять, десять — никогда не спите, дети. [2]

— Кру-у-уть, — протянул Сэм, выдав свой восторг. — Какая часть?

— Он еще спрашивает. Третья, конечно. — Дин вставил кассету во встроенный видеомагнитофон телека. — Старина Фредди и психушка — м-м-м, красотища и ужасища. Обещай не вопить, Саманта.

— Я не вопил!

— А как же «Выключи, Дин, выключи!» — припомнил Дин и приподнял уголок губ.

— Это было давно. Я… я был маленьким!

— Ага, боякой-десятилеткой.

Сэм надулся и сложил руки на груди поверх одеяла, но подвинулся, чтобы брату, который улегся рядом, почти на самый край, тоже хватило места.

— Заболеешь, — сказал Сэм тихо.

— Нифига, — ответил Дин, водружая корзинку с конфетами брату на колени. — Твой костюм заразной бациллы для меня маловат, так что не переживай, жуй шоколадки и смотри фильм, но только… — Дин заговорщически понизил голос, — не вздумай засыпать, а то Фредди придет за тобой!

— Какая же ты сволочь! — воскликнул Сэм и ткнул брата локтем. Дин скривился, Сэм испуганно моргнул и прошептал, вспомнив о синяке: — Прости, пожалуйста.

— Все путем, Сэмми, — отмахнулся Дин. — Почти не болит уже.

— Правда?

— Ага, — кивнул Дин и щелкнул на «плей». Экран телека почернел, а через мгновение вспыхнул заставкой кинокомпании. — Все, Сэмми, Хэллоуин к нам приходит. Смотри.

— Спасибо, — тихо сказал Сэм, нарочито громко шурша фантиком, будто хотел спрятать в шорохе слово.

Дин сделал вид, что не услышал, но положил руку ему на макушку и еще больше взъерошил спутанные волосы: не за что, братишка, не за что.

Через полчаса Сэм спал — выкрутасы Фредди и горсти конфет не смогли перебороть температурную сонливость. Дин аккуратно забрал из ослабшей ладони брата надкушенный шоколадный батончик и закинул его в корзинку, которая совсем не опустела, а потом осторожно встал, стараясь не тревожить Сэма, который сразу же сполз и уткнулся носом в подушку вместо его плеча. Если температура будет держаться и завтра, придется раздобыть денег и отвести Сэма к врачу — но это ничего, он что-нибудь придумает. Всегда придумывал. Даже с этим дурацким фильмом и тыквой-корзинкой — по крайней мере, мелкий не расстроится, что пропустил канун Дня всех Святых.

Дин перебрался на свою кровать, посмотрел немного на Фредди, чьи шутки и фокусы знал наизусть, и вырубил телек. Номер погрузился в темноту. Дети на улице, выклянчивая остатки запасов конфет, смеялись и кричали «сладость или гадость», каждый на свой манер.

Хэллоуин шагал по городу, но без Сэма теперь не имел смысла. Дина давно перестали пугать бутафорские скелеты и кровь из вишневого сиропа — слишком много настоящего расхаживало в ночи во все дни года. Дин закрыл глаза, не боясь, что за ним придет обгоревший старикашка в шляпе и красно-черном свитере. Это все небылицы, чтобы повеселить народ.

Дин боялся, что из-за своего ушиба завтра не сможет встать. Дин боялся, что Сэму станет хуже и температура поднимется еще выше. Дин боялся, что отец не вернется однажды, может быть, даже в этот раз, потому что его уже слишком долго не было. Вот, что было страшно. Вот, что его реально пугало. Вот он — пожизненный Хэллоуин.

Добро пожаловать в страну чудес, Дин! [3]

________
[1] Давай, Аврора, очнись-ка на минутку. Или ждешь поцелуя? — имеется в виду диснеевская принцесса Аврора, больше известная как Спящая Красавица, которая была разбужена поцелуем прекрасного принца.

[2] Девять, десять — никогда не спите, дети. — последняя строчка из считалочки, которую произносили призраки убитых Фредди Крюгером детей с улицы Вязов, которых главные персонажи видят, когда засыпают.

[3] Добро пожаловать в страну чудес, Дин! — переиначенная цитата Фредди Крюгера (в оригинале звучит как Welcome to Wonderland, Alice!) из 4-й части франшизы «Кошмар на улице Вязов».

@темы: повседневность, Сверхъестественное, фанфикшен, джен

---

Название: Ключ
Автор: Edna
Жанры: Повседневность, Мистика, Ангст
Предупреждения: ООС, ОЖП, ОМП
Саммари. Приближается Хэллоуин, и у братьев прибавляется работы: крохотный городок в Индиане осаждают призраки, люди умирают пачками, а охота, естественно, не сводится к "посолить и сжечь".

Примечания. С Хэллоуином!
Написано в рамках флэшмоба. Загаданные слова: Джек-бродяга, тыквы, тысяча свечей.

Артер: le-shae

На ФБ лежит тут.


Город был оранжевым, как будто тысяча тыкв взорвалась. Дин никогда такого не видел, да и Сэм, наверное, тоже. Дело в кленах, конечно, которые росли здесь повсюду, и, если честно, казалось, что дома случайно раскидали по лесу, словно белую речную гальку. В улицах не было никакой упорядоченности, они переплетались между собой, как ветки близко стоящих деревьев, видимо, поэтому тут везде торчали указатели, типа Октобер-роуд — направо, Ист-авеню — налево. Дин ни за что бы не отличил одну от другой. Он вообще не думал, что можно заблудиться в городке из пятнадцати улиц, но ошибся. Этот Самайн [1] — сущее недоразумение — начал бесить Дина еще в Ричмонде, когда он потратил полчаса, чтобы отыскать его на карте Индианы: за это время завтрак остыл, а кофе сделался противно-теплым — и это, пожалуй, стало первой зарубкой на столбе ненависти к Самайну. А потом еще объезд на дороге, из-за которого пришлось сделать шестидесятимильный крюк и потратить полсотни баксов на бензин. А теперь это — они заблудились, как придурки, среди крохотного городка, который пешком можно обойти часа за два.

— Думаю, прямо, — сказал Сэм, сверяясь с навигатором, от которого не было никакого толка.

— Ты ослеп? — раздраженно буркнул Дин. — Прямо — Секонд-стрит, а нам надо на Сканд, на которую, кстати, я еще не видел ни одного указателя. Она что, невидимая?

— Не кипятись.

— Да я спокоен, Сэм.

— Не похоже.

— Если мотель окажется дерьмом, я спалю этот город к чертям собачьим.

— А когда он оказывался не дерьмом? — с усмешкой поинтересовался Сэм, всматриваясь в указатели через пыльное стекло Импалы — дождей не было давно, что странно. Была осень все-таки, а значит, дожди, липкие опавшие листья, погони за монстрами по чавкающей земле, мокрые грязные шмотки и двойные траты на ландроматы прилагались автоматически. Сэм не очень любил это время — октябрь и ноябрь — ведь все самое плохое в его жизни случалось как раз в этот промежуток, хотя если подумать, то и зимой, и весной, и летом херни хватало.

— Посиди-ка, — сказал Дин, затормозив у тротуара.

— Куда это ты?

— Спрошу у той леди, где гребаная Сканд-стрит, а то мы до ночи тут кружить будем.

— Какой леди?..

Дин закатил глаза и качнул головой, как всегда делал, когда, по его мнению, братец нес чушь. Дверца с привычным скрипом открылась и захлопнулась. Дин зашагал по тротуару, усыпанному ярко-оранжевыми кленовыми листьями, к пустому месту и заговорил с ним. Сэм моргнул несколько раз, но ничего не изменилось: Дин стоит среди улицы и разговаривает с пустотой, кивая и жестами повторяя указываемый путь: значит, развернуться, проехать прямо и свернуть налево, ага, понятно, спасибо.

Какого черта? Сэм выбрался из машины, надеясь, что, может быть, брат просто перекрывает того, с кем говорит — роста Дину не занимать, — а не что на него вдруг напала избирательная слепота, развившаяся ни с того ни с сего. Но нет. Дин улыбнулся и, махнув своему невидимому собеседнику, пошел обратно.

— Ты чего вылез? — бросил он беззлобно и даже весело, явно довольный тем, что разузнал дорогу и больше не придется нарезать бесполезные круги по всем этим -роуд, -авеню и -стрит.

— С кем ты… — начал Сэм, но не окончил фразы. Пожилая женщина в старомодном костюме семидесятых годов материализовалась из воздуха и, сложив руки на груди, посмотрела на него.

— Алло, Земля вызывает Сэмми, — хохотнул Дин, щелкнув пальцами перед носом замершего Сэма. — Ты что, привидение увидел?

Сэм, схватив рукав Диновой куртки, молча развернул брата лицом к женщине, которая, дрогнув, прошла сквозь железные прутья решетки и, естественно, исчезла.

— Кажется, именно его и увидел, — сказал Сэм. Дин удивленно приподнял брови.

— Это что еще за херня? Я типа с призраком базарил сейчас?

— Если только местные старушки умеют растворяться в воздухе.

— Сэм Верх остроумия Винчестер, — усмехнулся Дин и хлопнул брата по спине. — Как думаешь, с дорогой бабулька наврала?

— Серьезно? Ты хочешь просто поехать в мотель?

— А, по-твоему, я должен схватить бластер и гоняться за ней по городу? Может, еще комбинезон нацепить?

— Это не нормально.

— Согласен. Комбинезон — это совсем не мой стиль. — Дин обошел Импалу и открыл дверцу, явно намереваясь, в конце концов, добраться до мотеля. — Садись уже, а.

— Призраки себя так не ведут, — не унимался Сэм. — Кто-то из них хоть раз отличался вежливостью?

— Нет, — честно ответил Дин. — И если ты сейчас не сядешь в чертову машину, я тоже скажу тебе пару ласковых.

Сэм поджал губы, но тем не менее в Импалу сел, напустив обиженный вид. Ну и дуйся, подумал, Дин, трогаясь. Колеса смяли мягкую, раскрошившуюся и утрамбовавшуюся листву, которую никто, похоже, не собирался подметать, и это тоже было не нормально. Обычно в таких крохотных городках за чистотой следили, чуть ли не с маниакальной тщательностью. Вылизанные улицы, газоны, вымеренные по линейке, белый штакетник и барбекю по субботам — кажется, это не про Самайн. Здесь бы уместнее выглядели пляски вокруг костра с бубнами, чем обсуждение сплетен дамочками-домохозяйками, пока их мужья хвалились друг другу новой тачкой или любовницей.

Да уж, странный городишко им попался. Почти поглощенный лесом, он сам казался диким и необитаемым — Дин не приметил ни одного человека на улицах, пока они искали Сканд-стрит, до этой призрачной дамочки, естественно. Сэм предполагал, конечно, что дело в ду́хах: люди умирали в закрытых комнатах, а иногда просто пропадали из них же, и никто не находил следов преступника, — но чтобы призраки свободно разгуливали по городу и подсказывали путь — это уж как-то слишком. Даже для Дина, который, кажется, перестал удивляться чему бы то ни было еще в детстве. Очевидно, ожидание быстрой охоты, сводящейся к «посолить и сжечь», можно было развеять по ветру, который, кстати, сменил направление и теперь дул с севера, таща черные пухлые тучи, наполненные до краев водой, которая непременно прольется.

Въезжая на узкую и короткую Сканд-стрит — неудивительно, что они проскочили ее, — Дин включил «дворники». Мелкий дождь начался, и думать, что он быстро закончиться, не приходилось. Дин хорошо знал эту осеннюю обложную хмарь, берущую города в осаду на недели, и терпеть ее не мог, тем более вкупе с лесом, который пропитывался влагой, словно губка, и вещи сразу становились сырыми и пахли гнилью. А чутье подсказывало, что в Самайне такая погода — это норма.

— Миленько, — сказал Сэм, держась за переносицу и хмурясь. — В семейных отелях мы еще не останавливались.

— Останавливались. — Дин припарковался на маленькой стоянке, наверняка наехав на разметку, не заметную под листьями. — Тебе было двенадцать, и ты испугался портрета деда хозяина в комнате, пришлось снять его и развернуть к стене, а то ты не прекращал хныкать.

Сэм пихнул брата кулаком в плечо.

— Врешь ты все.

— А вот и нет, — со смешком бросил Дин, но сделался серьезным, заметив бледный вид брата. — Что с тобой?

— Ничего, — отозвался Сэм и устало потер глаза рукой.

— Вот ты врешь. Голова болит?

— Немного. Надо поспать, и…

— Все будет хорошо, — скептически закончил за него Дин и толкнул дверцу машины. — Ну конечно.

Сэм выбрался следом, и, на самом деле, ему стало чуть легче, когда холодная взвесь дождя, напоминающая туман, коснулась лица. Если это не простая головная боль — а это не она, — его скоро скрутит так, что мало не покажется. Хорошо бы успеть дойти до комнаты, чтобы не пугать людей за зря.

На стойке регистрации их встретил долговязый темноволосый парень, такой худой и бледный, что Дин еле подавил в себе желание кинуть в него щепотку соли. Сэм, очевидно, испытывал нечто схожее, поскольку смерил Роджера — так гласил начищенный латунный бэйдж на лацкане форменной жилетки — тяжелым взглядом, будто проверяя, не просвечивает ли он. Парень ответил примерно тем же: зрачок в водянисто-синей радужке, к краю становящейся почти черной, дернулся, расширяясь, словно фокус фотоаппарата, чтобы запечатлеть их полностью — и было в этом что-то нечеловеческое, механическое.

— Добро пожаловать в Самайн, — сказал Роджер, нарушая затянувшуюся паузу. Голос оказался тихим и шелестящим, как дождь в кронах деревьев, хотя Дин ожидал услышать щелканье шестеренок или что-то вроде роботизированных голосов, сообщающих, что абонент находится вне зоны действия сети. — Двуместный номер, я полагаю?

— Если честно, вы первый, кто не предложил нам спать на одной кровати, — улыбнулся Сэм и получил тычок под ребра от Дина.

— Вы не похожи на партнеров, — пожал плечами парень, — скорее, на братьев, которые много путешествуют вместе. Но если я ошибся, прошу извинить.

— Мы знакомы? — сузив глаза, спросил Дин с подозрением, и на сей раз Сэм ткнул его локтем, мол, не начинай допрос на ровном месте.

— Боюсь, что нет, — спокойно ответил Роджер, — просто видел людей и знаю, что такое дорога. В сезон у нас много народу.

— И сейчас не он, кажется? — как бы невзначай поинтересовался Сэм, но болезненная складка, пролегшая между бровями, испортила легкость вопроса.

— Может быть. — Глаза Роджера быстро скользнули по Сэму, и зрачок снова дернулся. — Номер восемь. По лестнице вверх и направо. Откройте окно, запах леса поможет унять головную боль.

— Что, простите? — сказал Дин, забрав ключ и схватив брата за плечо, потому что тот, похоже, собрался свалиться в обморок.

— В Самайне частые перепады давления. Метеозависимым людям у нас не очень хорошо.

— А, ну спасибо, за совет. — Дин одной рукой сгреб сумки, другой — Сэма, который слабо, но отбивался от неожиданной заботы, а значит, еще мог дойти до комнаты, прежде чем рухнул бы под тяжестью очередного видения. Только этого им не хватало.

— Если что-то потребуется, наберите ноль, — негромко крикнул им вслед Роджер. — Приятного отдыха.

Ага, десять раз, подумал Дин, таща запинающегося брата, который в какой-то момент перестал попадать на ступеньки, словно ослепнув. Может быть, так и было — Дин не знал, каково это — видеть будущее, похоже это на яркую мозаику или на то, что в тебя вонзаются осколки событий, но, глядя на скаженное лицо Сэма, он склонился ко второму. Да, знать будущее никому не положено, а если подглядываешь — плати: боль, как известно, — универсальная валюта.

Как только Дин совладал с замком и приоткрыл дверь, Сэм, едва стоящий на ногах, ввалился в номер и упал на колени, обхватив голову руками. Если бы у него не отнялся голос, он бы закричал. Если бы у него остались силы, он бы сбежал, как всегда делал, когда ему бывало страшно, или непонятно, или когда ему навязывали то, чего он не желал. А видеть — он не желал.

На Границе стоит дерево, высокое и раскидистое. Сэм никогда бы не смог обхватить его ствол руками, потому что ему бы понадобилось десять рук. А у него только две. Он простой человек, который пришел туда, куда не следовало.

На Предграничье, там, где он сейчас, осень — Сэм чувствует ее у себя под ногами: сухие скрюченные листья, хрустящие сучья, тонкие белые кости. Осень здесь всегда, на самом деле.

В Заграничье — ничего. Там темно и сыро, как в низине, где клубится туман и воют волки, но там не пусто — там много. Очень много. Сэм слышит, как шепчутся заграничные обитатели, мол, новенький, но странный какой-то, живой, что ли. «Конечно, я живой», — думает Сэм и прикасается рукой к серости Заграничья — и обжигается. Заграничные обитатели смеются и идут навстречу, легко пересекая черту. «А мы отперты, – хохочут они, — пойдем с нами, мы покажем тебе, каково это — быть Самайном». Сэм чувствует на себе тысячу ног, Сэм видит только темноту. «Уходи, — говорит ему земля, — тебе нельзя здесь, ты не Путь». И обращается человеком, держащим фонарь — уголек в выпуклой колбе горит оранжевым, ярче и ярче, пока не раскаляется добела, пока Сэм не слепнет снова.

— Эй, Сэмми, ты слышишь меня? Да отвечай же ты, черт возьми!

— Дерево, — прохрипел Сэм, чувствуя, что брат держит его лицо в ладонях. — Самайн в городе.

— Почти в точку, — сказал Дин, помогая ему подняться. Тиски беспокойства, сдавившие сердце, медленно ослаблялись, и голос стал спокойнее и ровнее, потеряв панические нотки, которые Сэм, слава богу, не расслышал. — Мы в Самайне, Индиана. Двести миль от Ричмонда.

— Нет. — Сэм сел на кровать и прикрыл глаза, перед которым вспыхивали белые пятна, рукой. На пальцах набухали волдыри. — Мертвые. Они в городе.

— В смысле?

— Я не знаю, Дин! — раздраженно бросил Сэм, сам не понимая, почему разозлился. — Их призвали или что-то вроде этого, и они прошлись по мне!

— В смысле?

— В прямом, блин! Как будто я дорога! — Сэм ударил кулаком по колену, и волдыри лопнули. Липкая сукровица намочила пальцы. — Бред! Ай, черт! Какого?..

— Дай. — Дин требовательно подтянул к себе руку брата. — Ты что, обжегся?

— Возможно. Я… Я не помню.

— Надо обработать.

— Справлюсь. — Сэм отдернул руку и поплелся ванную, надеясь, что Дин не заметит, как его шатает. Пол комнаты, вспыхивающей и расплывающейся, кажется, состоял из пружин и прогибался, как только Сэм делал шаг. Видение еще жило в нем, но угасало, бледнея, словно старый снимок, долго пролежавший на солнце. Сэм, когда закрывал глаза, еще видел дерево, с одной стороны ярко освещенное, с другой — погребенное в тумане, но больше не чувствовал на себе чужого дыхания и невесомых ног, больше не слышал голосов умерших и неведомого проводника, который помог ему убраться из того странного места. Разве такое возможно? Разве в его видения могли попадать другие? Неужели в Самайне есть еще кто-то, проклятый Желтоглазым?

Сэм отвернул вентиль старомодного крана и подставил обожженную ладонь под холодную воду. Наверное, это было бы правильно, если бы волдыри были целы, но сейчас он явно совершил ошибку, позволив ледяной струе коснуться увечных пальцев. Сэм зашипел от боли и дернулся — вода забрызгала стену над раковиной. Отлично, теперь он не сможет стрелять: завтра пальцы не согнутся. Сэм вздохнул и глянул на себя в зеркало, край которого тоже получил свою порцию капель — как всегда бледная рожа и круги под глазами, да? Но ничего этого не было, или он просто не заметил, потому что за ним стояла Джессика, прекрасная и немертвая, такая, какой он видел ее в Толедо.

Сэм обернулся так быстро, что комната, только-только пришедшая в норму, снова расплылась, сделалась мутной и неразличимой, и мгновения, потраченного, чтобы моргнуть и сфокусировать взгляд, хватило, чтобы Джессика исчезла так же, как тогда. Сэм, протянув руку, схватил пустой воздух, пахнущий герберами и крокусами — цветами, которые он приносил к ней на могилу. Что бы здесь ни происходило, это было выше его сил.

Сэм наспех перетянул ладонь банданой, не заботясь ни о дезинфекции, ни о боли, и вышел из ванной, кажется, еще в худшем состоянии, чем вошел в нее.

— Дин, — сказал он, — что, если мы увидим всех, кого потеряли?

— Сегодня двадцать четвертое? — невпопад спросил Дин, глядящий в окно и, очевидно, занятый другими мыслями.

— Да. — Сэм подошел к нему и встал рядом. Брат обещал сжечь город, но природа сделала это за него: желтый свет фонарей превратил листву в пожар, тени которого падали на землю и сворачивались, как опаленные спички.

— Хэллоуин через неделю. Ты видишь хоть одну бутафорскую черепушку или тупой светильник Джека?

Сэм отрицательно покачал головой.

— Я тоже. Зато на каждом крыльце свеча. Мы как будто на поминках, ей-богу.

— Может, ты и прав. Что, если мы увидим всех, кого потеряли? — повторил Сэм свой вопрос. — Что, если и наши мертвецы вернутся? Отец…

— Замолчи. — Дин отпустил тюль, который держал, и он скрыл его едва заметное отражение в стекле, забрызганном дождем. — Никто не вернется. Мы соблюдаем правила. Мы сжигаем тела как раз для того, чтобы такого не случалось.

— Дин.

— Он не вернется, Сэм. И не надо верить, что такое возможно. Мы оба знаем, куда он отправился.

— Джессика тоже сгорела, но я видел ее пять минут назад! — вскрикнул Сэм.

— Что?

— Что слышал. — Сэм сел на кровать и закрыл лицо руками. — Этот город тащит мертвецов на поверхность, а их у нас целая толпа.

— Такая уж работа, — глухо отозвался Дин, отошел от окна и принялся искать что-то в сумке с оружием. — Отдохни. Твой мозг сегодня перенапрягся.

Сэм хмыкнул и пожал плечами: продолжать разговор было бесполезно. Дин не хотел говорить, не хотел предполагать даже шанса, что кто-то мог вернуться, потому что мертвое должно быть мертво — так их учили, потому что это было больно, а он еще не избыл предыдущую боль, чтобы встретиться с новой. Сэм погасил лампу и забрался в постель, не раздеваясь, лишь сняв ботинки. Дин побродил еще немного по номеру, очевидно, засыпая солью подоконники и пороги, очерчивая дуги вокруг кроватей, а потом тоже лег — пружины матраца скрипели, пока он ворочался, — и Сэм сосредоточился сначала на этом звуке, а потом на братовом дыхании и, в конце концов, позволил себе заснуть, хоть и боялся снова оказаться у гигантского дерева в вечной осени и умирании, но никогда бы не признался в этом.

Внизу, на улице, долговязый парень в форменной жилетке курил и глядел в потухшие окна внезапных постояльцев.

— Кто-нибудь знает, кто они такие? — спросил он, стряхивая пепел на тротуар.

— Нет.

— Не встречал.

— Не видела.

— Чужаки не могут быть на этой земле.

— Я не знаю, можно мне молока?

— Нет.

— Младший приходил к Границе.

— Это мои сыновья.

— И что же они забыли в Самайне, Джон? Только говори быстрее, ты не принадлежишь к роду.

— Они помогут. Дверь должна быть закрыта. Ты умрешь, если…

— Джон? — выдохнул парень, прекрасно понимая, что призрак потерял дорогу, и со злобой выбросил окурок. — Черт!

Пара капель крови, упавшая с подбородка, испачкала жилетку. Ну вот, теперь застирывать, подумал Роджер, запрокинул голову и прижал тыльную сторону ладони к носу.

***

Утром, после завтрака, состоящего из чуть теплого кофе из термоса и вчерашнего сэндвича, Дин первым спустился вниз. В гостиной было сумеречно: скудный осенний свет еле пробивался через кружевной тюль и тяжелые портьеры. Если бы на то была Динова воля, он бы снял с окон все, лишь бы тут стало светлее, а то как ритуальном салоне — только гробов по центру не хватало.

Роджер, умело орудуя кочергой, отодвигал прогоревшие головешки и подкладывал в каминную топку новые дрова. В красноватых бликах огня он выглядел еще бледнее вчерашнего и, кажется, похудел за ночь на несколько фунтов, хотя и так был ненормально худ — в чем только душа держалась. Роджер подбросил последнее полено, пододвинул к топке закопченную резную заслонку и выпрямился.

— С добрым утром, — слабо улыбнулся он, заметив Дина, одетого в серый фэбээровский костюм. — Работа не ждет, да?

Дин кивнул. Парень ему не нравился, было в нем что-то странное, но то, что он мог держать железную кочергу и не испаряться, однозначно вычеркивало его из списка призраков, что радовало, на самом деле.

— У тебя кровь носом, приятель, — сказал Дин, когда Роджер подошел чуть ближе.

— О, черт, опять, — буркнул тот, прикрывшись рукой. — Извините. Дурацкое давление.

— Ничего, — сухо ответил Дин, наблюдая, как парень вытаскивает бумажные платки из коробки один за другим, как фокусник разноцветные шарфы из шляпы. — И часто так с тобой?

— Бывает, — пожал плечами Роджер. — В детстве меня звали Кровонос. Зато я мог прогуливать уроки и пялиться на буфера школьной медсестры мисс Вэлли. Четвертый размер, между прочим.

Дин усмехнулся, представив тощего Роджера на узкой кушетке в медпункте, косящего глаза на фигуристую дамочку. Наверняка он носил очки, и брекеты, наверное, тоже были. Типичный неудачник, которого все шпыняли. Дин много таких повидал в бесконечной череде школ, в которых успел поучиться, и везде эти мальчишки были одинаковыми — слишком тихими и мягкими, чтобы ответить. Ладно, Сэм таким не был. Он был терпеливым и неконфликтным, но, когда сильно доставали, мог и врезать — приемы-то знал. В особых случаях подключался и Дин, чаще всего скрытно, и тогда брата прекращали трогать окончательно. Хорошее было время — жестокое, но все равно хорошее, как ни крути.

— Все в порядке? — спросил Сэм, кладя ключ от номера на стойку регистрации, заваленную скомканными салфетками. Дин бросил на брата красноречивый взгляд, ясно дающий понять, что он здесь ни при чем.

— Да-да. Боже, как неловко. — Роджер спешно смахнул платки в мусорное ведро. — Слабые сосуды. Не волнуйтесь. Приятного дня, джентльмены.

Сэм кивнул и улыбнулся, Дин махнул рукой, и они вышли из отеля, двинувшись к стоянке по подъездной дорожке, усыпанной новыми ярко-оранжевыми листьями, непонятно откуда взявшимися, потому что почти все деревья стояли голыми. Было пасмурно, дождь перестал, но тучи остались на месте, нависая над головами, как стальной пресс.

— Эти свечи меня раздражают, — сказал Дин, указывая на ближайшие дома щеткой, которой сметал прилипшие к Импале листья. На каждом крыльце стояли толстые белые свечи в выпуклых стеклянных колбах, заменяющих подсвечники. — Уж лучше бы были ржущие тыквы.

— Наверное, местная традиция. Я выясню.

— Думаешь, это имеет отношение к делу?

— Может быть.

— Тогда еще нарой все, что сможешь, на этого Роджера. Какой-то он подозрительный.

— А вот это уже паранойя, Дин. Обычный парень.

— Слишком вежливый.

— С каких пор вежливость стала подозрительной?

— С тех самых, как призраки стали показывать дорогу и приглашать на пирог.

— Та старушка позвала тебя на чаепитие? — со смешком спросил Сэм, за что был награжден фирменным убийственным взглядом. — И что, согласился?

— Заткнись и садись в машину.

— С чем хоть пирог посулили?

— Заткнулся, — с каменным выражением лица сказал Дин. — И сел в машину.

— Ладно-ладно, не кипятись, Гензель.

— От Гретель слышу.

— Сволочь.

— Стервец.

Было решено разделиться. Высадив Сэма у библиотеки, Дин направился в морг — и почему участь копаться в трупах всегда доставалась ему? Может, пора прекращать решать споры с помощью «камень-ножницы-бумага» или хотя бы постоянно выкидывать «ножницы»?

Морг был присоединен к больнице, небольшому двухэтажному зданию, отделанному охристой штукатуркой. Если честно, Дина уже тошнило от обилия оттенков оранжевого в Самайне и, когда они уберутся отсюда, он выкинет все шмотки, в которых присутствует этот проклятущий цвет. Подходя к дверям, Дин увидел с десяток черных продолговатых мешков, лежащих на больничных каталках. Трупы стояли прямо на улице и, похоже, никого это не удивляло. Дин расстегнул молнию одного мешка: внутри оказался мужчина с черной полосой от удавки на шее, очевидно, тот, про которого Сэм говорил ему еще в Ричмонде. Как там было, «Шериф Самайна найден задушенным в собственной постели. Жена, спавшая рядом, не слышала нападавшего и утверждает, что двери не были взломаны. Ведется расследование». Ну-ну, много же они нарасследовали. Насколько Дин знал, за последние две недели умерло около двадцати человек, если не считать тех, кто пропал без вести.

— Простите, сэр, посторонним нельзя здесь находиться, — крикнула ему женщина в зеленой медицинской форме.

— Джим Пейдж. ФБР, — серьезно сказал Дин, показав фальшивое удостоверение. — А вы полагаю…

— Доктор Габриэль Стаб, патологоанатом. — Женщина протянула руку, и Дин пожал ее, обратив внимание и на этот мужской жест, и на крепость рукопожатия. — Так и знала, что кто-нибудь из ваших появится. Пойдемте.

Внутри было тесно и холодно. Каталки с трупами стояли вдоль стен в два ряда.

— Пришлось выключить отопление, — объяснила Стаб, привычно маневрируя между покойниками. — У меня не хватает холодильников. Слишком много в этом году. Осторожней, не ударьтесь.

— Что вы имеете в виду? — спросил Дин и тут же налетел на одну из каталок, едва не сбив с нее мешок. Женщина недовольно покачала головой. Дин виновато улыбнулся.

— Ну знаете, Самайн — местечко, где абсолютное большинство умирает в Хэллоуин.

— Вы серьезно?

— Дико звучит, да? Я тоже поначалу была в шоке, но потом привыкла.

— Хотите сказать, что в другие месяцы здесь тишь да бессмертие?

— Нет, конечно. — Стаб рассмеялась. — Люди всегда умирают, просто в Хэллоуин больше, чем обычно, как будто… — Женщина замялась, словно то, что она собиралась сказать, могло подмочить ее репутацию.

— Как будто призраки забирают живых? — как бы шутя, предположил Дин.

— Вроде того, — сухо отозвалась Стаб. — Это просто статистика, с ней не поспоришь. Ну, кого вы хотите посмотреть?

— Тех, у кого вы определили причину смерти.

— Вы сомневаетесь в моей компетенции? — Стаб поджала губы и скрестила руки на груди.

— Нет, что вы. Просто, насколько мне известно, некоторые умерли весьма странно.

— Странно — да, — согласилась Стаб, сменив гнев на милость, — но все случаи — давно изученные медицинские прецеденты. Вот, например, Билл. — Он открыла хромированную дверцу холодильника и выдвинула поддон, на котором лежал мужчина лет пятидесяти с такой же черной полосой на шее, как у шерифа. — Если честно, я была уверена, что он загнется от цирроза печени. Билл — местный пьяница, — пояснила Стаб и продолжила: — Причина смерти — перелом шейных позвонков, но, поскольку имеются следы удушения, я бы сказала, что его вздернули.

— Вздернули?

— Да, как висельника.

— Любопытно, — задумчиво проговорил Дин, наклоняясь к трупу и осматривая его шею. — Шерифа тоже вздернули?

— Нет, там удушение чем-то тонким, вроде лески. Хотя не припомню, чтобы Грег хоть однажды ходил на рыбалку. — Стаб открыла соседнюю дверцу и выкатила новый поддон. Дин нахмурился, а потом и вовсе отвернулся. — Да, знаю, печальное зрелище, — сказала женщина. — Энни Дюмейн, девять лет, утонула и, судя по состоянию тела, пробыла в воде не меньше недели. И все бы ничего, только я видела ее позавчера, когда она играла с моим сыном на заднем дворе. Смерть Энни, пожалуй, самая странная, если не считать Патриции, конечно.

— А с ней что?

— Рак легких в последней стадии.

— Распространенное заболевание.

— Ей было восемнадцать, чемпионка округа по легкой атлетике. За день до смерти выиграла ежегодный осенний марафон. Неужели вы думаете, что она не проходила обследование?

— Я всего лишь пытаюсь разобраться, — сказал Дин спокойно. — Скажите, вы находили на телах что-нибудь необычное?

Стаб приподняла брови.

— Что именно вас интересует?

— Повторяющиеся отметины, может быть, символы, странную вязкую жидкость, типа расплавленного гудрона.

— Гудрона? Вы издеваетесь? — возмутилась Стаб, но Дин уловил в голосе неуверенность, будто бы он раскрыл что-то, о чем она предпочла умолчать.

— Стало быть, находили. Я бы хотел, чтобы вы мне не лгали. Это федеральное расследование.

— Только не нужно мне угрожать, — сказала Стаб, надела перчатки и, подойдя к разбухшему телу Энни, повернула трупу голову. В ухе запеклось что-то черное. Дин поддел нечто кончиком карандаша, и кажется, проткнул корку, потому что вязкая темная жижа вытекла на мочку — эктоплазма, однозначно. Дин скривился, уверенный, что жрать пончики с начинкой после такого он не будет еще долго. — В отчете я указала, что это посмертные выделения. По правде, я понятия не имею, чем это может быть.

— Еще у кого-нибудь вы находили это вещество?

— Почти у всех.

— Чудно, — хмыкнул Дин. — Мне нужен список всех умерших.

— За какой срок?

— С того самого дня, как люди начали умирать пачками.

— Подождите.

Стаб закрыла холодильник и, обходя каталки с трупами, скрылась в маленькой комнате, видимо, служившей кабинетом. В тишине прозекторской, нарушаемой только тиканьем часов на стене и звуком печатающего принтера, Дину стало не по себе. Он и раньше видел смерть, и, если честно, смерть была частью его работы, но здесь среди черных мешков с трупами, количество которых явно превышало двадцать, ее концентрация зашкаливала. Если бы Дин достал измеритель ЭМП, то стрелка, без сомнения, отклонилась бы в красную зону. Да черт возьми, в Самайне везде красная зона.

— Нашатырь? — негромко спросила Стаб, тронув Дина за плечо.

— Что? Нет… Я в порядке.

— Хорошо, — кивнула женщина, но продолжила смотреть на него так, будто он мог отключиться в любой момент. — Вот, пожалуйста, агент Пейдж, список всех умерших в городе с конца сентября. — Стаб протянула стандартную медицинскую папку с вложенными в нее листами. Дин пролистал их: стройные столбики имен, фамилий, дат и причин смерти кочевали со страницы на страницу — девяноста шесть человек в общем, но не в целом, потому что еще были те, кто пропал, и те, кто добавится сегодня и в последующие дни, если они не остановят это. Дин подумал, что придется очень много копать.

***

— В смысле нет кладбища?

— Ну вот так. — Сэм зажмурился и сжал переносицу: глаза устали от чтения, и, по-хорошему, в библиотеке не мешало бы сменить лампочки на более яркие. — В Самайне никого не хоронят — всех кремируют, поэтому кладбище не нужно, как таковое.

— Просто прелестно, — всплеснул руками Дин и кинул на стол папку. — Дай угадаю: какая-нибудь гребаная традиция?

— Вообще, да. Еще со времен основания города. Насколько я понял, Самайн выстроили переселенцы из Ирландии, они же высадили кленовую рощу.

— Ей типа сто лет?

— Около пятисот.

— И нафига она? Акция «Убил индейца — посадил дерево»?

— Я не знаю. Клен считается деревом мира и спокойствия, может, быть первые поселенцы верили, что, если они вырастят кленовый лес, город будет защищен.

— Думаешь, тут такая же тема, как Беркитсвилле? Недовольный языческий божок поднял мертвецов из могил и теперь они шляются где попало?

— Думаю, местные сами их призвали, — вздохнул Сэм, роясь в распечатках из интернета, разбросанных по столу.

— Нафига? — Дин сел на стул рядом, расслабив галстук и повесив на спинку пиджак. — Что ты ищешь?

— Сейчас, — отмахнулся Сэм, перебирая бумажки. — Где же. А вот. — Он протянул брату лист, на котором был изображен светильник, похожий на те, что стояли тут на каждом крыльце. Сэм где-то видел его до этого, но никак не мог вспомнить где. — Это называется Свеча духов, что-то вроде приманки для призраков, чтобы они могли найти дорогу с той стороны. Воск используют специальный с добавлением полыни и эвкалипта. Обычно эти свечи начинают жечь за две недели до Хэллоуина, по срокам все…

— Не сходится, — оборвал Дин и, раскрыв папку, ткнул пальцем в первое имя. — Патриция Уилсон умерла в ночь на двадцать восьмое сентября, и с ней еще шесть человек. Так что все началось раньше, чем мы думали.

— Уилсон? Уилсон… — Сэм подтянул к себе ноутбук. — Кажется, я уже встречал эту фамилию на местном новостном сайте.

— Девчонка выиграла марафон в этом году.

— Да нет же. — Сэм сперва стучал по клавишам, а потом резво прокручивал колесико мыши. — Да, точно. Вот смотри. Томас Уилсон согласился участвовать в экспериментальной программе, тестирующей новое лекарство от рака. Жена Вайлет и дочери Патриция и Мари поддержали его в этом решении.

— А потом папашка умер и утащил дочурку на тот свет.

— Дин!

— Что? Рак легких четвертой стадии за ночь не развивается, особенно у девушек, которые метят в олимпийскую сборную. Спорим на шоколадный пончик, что и остальные откинулись, как кто-то из их родных?

— Ты только что из морга, как ты вообще можешь думать о еде?

— Я отходчивый, — усмехнулся Дин, но почти сразу же стал серьезным. — Даже если призраки повторяют способы своих смертей на родственниках, это никак не поможет нам их упокоить. Тем более, если они уже были сожжены. Мы что-то упускаем.

Сэм кивнул и, задумавшись, уставился в одну точку. Курсор, установленный в пустой строке поиска, медленно сдвигался вправо — Сэм машинально продолжал нажимать на «пробел» большим пальцем.

— Что-нибудь случалось в городе до двадцать восьмого? — спросил Дин после затянувшейся паузы. — Может, затмение там, я не знаю. Должно же было что-то превратить Самайн в Каспервилль.

Сэм молча застучал по клавиатуре, не так быстро как обычно — вбивать запросы левой рукой было не очень удобно. Поисковик выдал несколько десятков страниц, некоторые сообщали об одном и том же, и, чтобы просмотреть их, ушло достаточно времени. Дин извелся, потому что, кажется, совершенно не умел сидеть спокойно: он трижды изучил фамилии в списке доктора Стаб, переложил бумаги на столе и смастерил самолетик из листа с заметкой о Свечах ду́хов.

— Есть что-нибудь?

— Ничего подходящего, — устало ответил Сэм. — Десятого школьная команда Самайна выиграла окружной спеллениг-би. Не думаю, что произношение слов по буквам, могло призвать призраков.

— Смотря какие слова произносить, — хмыкнул Дин. — Ну-ка произнеси «удар» [2]. — Сэм закатил глаза и показал брату средний палец. Дин кинул в Сэма самолетик, который, не пролетев даже фута, спикировал и упал на пол. — Дальше.

— Пятнадцатого была ярмарка, двадцать пятого одну девушку сбила машина, двадцать шестого ежегодный осенний марафон. Все.

— Негусто, — разочарованно буркнул Дин.

— А чего ты ждал? Шабаш ведьм? Это маленький город, и события тут заурядные.

Дин пропустил эти слова мимо ушей.

— Что там про девушку? Зуб даю, ее дух разбудил всех остальных.

— Вообще-то она жива. Написано, что доставлена в больницу в тяжелом состоянии.

— Собирайся. — Дин встал, подхватив пиджак со спинки стула. — Съездим в больничку.

— Зачем? — Сэм закрыл ноутбук и посмотрел на брата снизу вверх.

— Поговорим с этой…

— Мэделайн Энтри, — подсказал Сэм без особого воодушевления.

— Да, с ней. Может, она прокляла городок до седьмого колена за то, что местные выдают права неумехам. Пошли, надо с чего-то начать.

Сэм засунул ноутбук в сумку и, собрав некоторые записи и распечатки в папку, которую приволок Дин, двинулся за братом, который уже успел скрыться на лестнице, ведущей на первый этаж. Скорости Дину было не занимать. Сэм прибавил шагу и, заметив между высокими книжными полками старого библиотекаря, вежливо улыбнулся и махнул рукой, мол, спасибо, вы очень помогли, хотя найти нужные книги и разобраться с картотекой ему помог другой работник — милая женщина за сорок в блузке с накрахмаленным воротничком, таким жестким, что Сэм был удивлен, как он не проткнул ей горло.

Библиотекарь поглядел Сэму вслед, а потом прошел сквозь полку с мифами и преданиями кельтов, оставив после себя запах пыли и горелой бумаги.

***

Пока они сидели за книжками и рассуждали о природе призрачного нашествия, вечер сожрал Самайн. По Диновым часам было около пяти, по местному течению времени, видимо, больше, потому что свет приобрел специфический сероватый оттенок, какой бывает только у осенних сумерек. Небо оставалось тяжелым, но сухим, хотя сырость давно пробралась в город, а, может, и вовсе никогда из него не уходила. Интересно, каково здесь летом? Наверное, лучше. Определенно, лучше. Дин глубоко вдохнул. Воздух был стылым — ночь заморозит Самайн к чертовой матери.

Улица заканчивалась аллей, уходящей в рощу. Асфальт резко прерывался, будто цивилизации запрещалось пересекать границу леса. Дин неожиданно для себя подумал, что это в общем-то правильно. Лес есть лес, и тут ничего не попишешь.

Сэм как всегда копался, и Дин хотел было вернуться, парой ласковых поинтересоваться, почему так долго, но краем глазом заметил движение впереди, у самого начала аллеи. Что-то мигнуло и исчезло на мгновение, а потом появилось снова и замерло, выжидая. Дин замер тоже.

Этого не могло быть.

— Я тут подумал… — говорил Сэм на ходу, но осекся, когда брат упреждающе выставил руку в сторону. — Что?

— Ты видишь? — тихо и настороженно сказал Дин, коротким кивком указывая вперед. Сэм посмотрел в конец улицы: от рощи их с братом отделяли два дома за низкими коваными заборами и здание библиотеки, поэтому не узнать стоящего между деревьев было невозможно.

— Папа… — выдохнул Сэм и сорвался с места, но Дин схватил его за ворот пиджака и потащил в другую сторону, к машине. — Что ты?..

— Это ты что творишь? — грубовато кинул Дин и открыл багажник, вытащил из него лом и вручил его брату.

— Это же отец…

— Он призрак, Сэм! — обернувшись, выкрикнул Дин раздраженно. — Господи Боже, дай сюда. — Он сдернул с плеча Сэма сумку с ноутбуком и выхватил папку, закинул все в багажник и захлопнул крышку. — Думаешь, тот факт, что он был нашим отцом, помешает ему сейчас убить нас? — Дин ткнул брату в грудь гвоздодером, не сильно, но ощутимо, и Сэм сморщился. — Где твои мозги?

— Но…

Дин молча прошел мимо, задев его плечом, и Сэм понял, что разговор закончен, хоть и не начался толком. Тема отца все еще оставалась под запретом, и Сэм не был уверен, что когда-нибудь с нее будет снято вето, которое наложил брат единоличным решением. У каждого свой способ бороться с болью: у него — открыться, сорвать швы, содрать все корки, у Дина — молчать и терпеть, потому что он был так научен. Сэм знал, что нужно было смириться с этим, но не мог, потому что все его естество вопило, что рано или поздно Дин войдет в штопор, и тогда все закончится смертью, как всегда в их семье.

Джон Винчестер стоял, моментно искажаясь, словно фильм, состоящий из трех кадров, запускался то на прямом, то на обратном воспроизведении, но потом, убедившись, что сыновья его заметили, двинулся вглубь рощи. Звал за собой? Указывал путь? Вел в ловушку?

Дин шел первым. Сэм за его спиной наверняка видел, как он нервно перехватывал гвоздодер. Сэм за его спиной наверняка подбирал слова, чтобы сказать какую-нибудь банальность. Это ему всегда хорошо удавалось — бесить болтовней в неподходящее время. А сейчас время было неподходящим. Время было херней. Он в лесу идет за своим мертвым отцом, вооруженный гвоздодером. Дин подумал, как глупо они выглядят со стороны: шестифутовые парни в костюмах и с железяками наперевес. Хорошо, тут никого не было. Или был? Дин услышал — слева вроде бы — шелест листьев и хруст веток молодой кленовой поросли высотой до колен, но, когда остановился, было тихо — только Сэм шепнул что-то: «Порядок?» или «Что такое?» — очередную банальность, завуалированную заботу, в которой он не нуждался.

— Ты разузнал про Роджера? — негромко спросил Дин. Лес не терпел шума, но слушать Сэма, у которого слова вертелись на языке, но никак не срывались, было невыносимо: говори хоть так, братец.

— Обычный парень. Никакой особой информации: год рождения, где живет, кем работает. По полицейским базам чист. Похоже, у него даже водительских прав нет.

— Ну-ну, — хмыкнул Дин, — в тихом омуте черти тусуются.

— Водятся, — машинально исправил Сэм. Дин цокнул и пошел быстрее.

Деревья стали расти чаще. Аллея поначалу сузилась, а потом и вовсе превратилась в тропинку. Джон проходил сквозь клены, не чувствуя препятствий. Дин каждый раз хмурился и, если честно, боялся, что отец не появится. В какой-то момент он сделался полупрозрачным, каким все представляют призраков, дрогнул и исчез, но вернулся через мгновение много дальше места, где только что находился, и указал рукой на клены, которые стояли так плотно, что казались единым гигантским деревом.

— Скорее, Сэмми! — Дин побежал, оскальзываясь на мокрых листьях. Фэбээровские ботинки ни черта не годились. Сэм бежал следом и, наверное, считал так же. Приблизившись к месту, Дин разглядел скудный свет, проступающий сквозь щели между стволами.

— Что там? — спросил Сэм, останавливаясь и пытаясь отдышаться.

— Я не знаю, какой-то свет, — ответил Дин, но глядел только на отца перед ним.

— Долго, — сказал Джон то ли с осуждением, то ли с печалью и пропал.

— Нет. — Пальцы схватили пустоту, и этот жест выдал Дина с головой. Видимо, желание держать при себе своих мертвецов присуще всем людям, а он все-таки был человеком, хоть временами и сомневался в этом. Слава богу, Сэм промолчал. — Обойду с той стороны, — сказал Дин, не поднимая глаз, — а ты посмотри там. Выясним, зачем отец устроил турпоход.

Сэм кивнул, не задавая лишних вопросов — если бы он раскрыл сейчас рот, точно бы получил от брата в рожу, потому что стал невольным свидетелем его слабости, в которой не было ничего зазорного, на самом деле: они оба горевали. Сэм пошел вдоль стволов, которые образовывали ряд, загибающийся дугой и не прерывающийся ни на кустарник, ни на подлесок, чтобы можно было хоть как-то проникнуть за стену кленов, а за ними определенно что-то было — что-то сверкало неровным теплым светом внутри, и Сэм почему-то подумал о Стоунхендже, только вместо мегалитов — деревья. Место силы. Колдовской круг. Наверняка что-то вроде этого.

Справа мелькнула бледная тень, тревожа палые листья и сучья, и растворилась в наползающей темноте. Сэм обернулся и выставил перед собой лом: они такие умники — взяли арматуру, а не обрезы и о фонарях не позаботились тоже. Нет, конечно, у них были пистолеты, но стрелять в призрака обычными пулями — только злить, что вообще небезопасно. Сэм всматривался в затихший лес — никого не было видно, и, похоже, никто не собирался нападать на него. По крайней мере, прямо сейчас. В кармане зазвонил телефон, и Сэм вздрогнул и чертыхнулся.

— Давай сюда. Я нашел вход. Фунтов тридцать на запад, — сказал Дин и отключился.

Сэм поплелся обратно, а потом побежал, не в силах перебороть чувство, что нечто наблюдает за ним из темноты.

Дин ждал у отдушины, образованной несколькими поваленными кленами.

— Придется карабкаться, но пролезть можно, — констатировал он, снимая пиджак и ежась — ночь, как он и предполагал, была морозной. Дин уцепился за ветку, достаточно крепкую, чтобы выдержать его вес, подтянулся, оттолкнувшись ногой от рядом стоящего дерева, и скрылся в раскидистой кроне. — Нормально, — крикнул он через минуту, свесившись головой вниз с толстой ветки чуть правее. Сэм передал ему лом и гвоздодер, а потом влез и сам, хватаясь за ветки и руку брата.

Внутри, за стеной кленов — в кругу из кленов, если точнее, — оказалось светло как днем, потому что в центре было Дерево, огромное и древнее, словно вечная осень и умирание, и перед ним и, особенно, на нем стояли свечи. Сэм не понял, как они держатся, но позже рассмотрел тонкие цепочки, опоясывающие гигантские ветви, даже самые высокие, на которых висели выпуклые стеклянные колбы. Сотни Свечей Духов горели одновременно, и пламя их подрагивало, но не гасло.

— Бинго! — усмехнулся Дин и подумал, что даже мертвым отец смыслит в охоте больше них. — Вот и светильничек. Гребаные Панорамиксы [3]. — Он двинулся было вперед, но Сэм вцепился ему в запястье.

— Нет, не ходи туда, — сдавленно проговорил Сэм. Дин взглянул на него исподлобья и недовольно выдернул руку. Ну что еще, говорил весь братов вид, и Сэм затараторил, как в детстве, когда пытался объяснить Дину что-то важное: — Я… понимаешь, я уже был здесь. Мой сон. Господи, это Граница. Нам нельзя здесь. Мы не Путь. Мы должны уйти. Немедленно.

— Тс-с, — протянул Дин, взяв Сэма, которого, кажется, охватила паника, за плечи, — спокойно. Дыши, Сэмми, все в норме.

— Нет, нам надо убираться отсюда. Ну же, Дин, пожалуйста! — воскликнул Сэм с мольбой в голосе. Он не понимал, что с ним творится, откуда взялся этот иррациональный страх, не дающий дышать и думать.

— Опа, он вернулся.

— Смелый малый.

— Чужие не должны ходить по этой земле.

— Если я скажу Дороге, что он здесь, мне дадут молока?

— Пусть они уйдут.

— Второй мне не нравится.

— Второй убил меня в девяноста девятом.

— А меня в две тысячи третьем.

— Вы кто?

— Они не принадлежат роду.

— Ты слышишь? — спросил Сэм, озираясь, и заткнул уши руками, но шепот, льющийся со всех сторон, не прекратился.

— Что? Сэмми, что я должен слышать? — пытался докричаться до брата Дин, но Сэм совсем потерялся. Ноги перестали его держать, и он упал на колени, а потом на землю, сворачиваясь эмбрионом, закрывая голову.

— Я убью его.

— Это моя земля.

— Я был таким же в тысяча восемьсот седьмом.

— Младший слабее Дороги.

— Убью его!

— И я.

— Вы кто?

— Он мой.

Тени замелькали, бесформенные и серые, не похожие на призраков. Дин выругался, перехватил гвоздодер в левую руку и вытащил пистолет, бесполезный, но успокаивающий.

— Давай, Сэмми, вставай, здесь намечается драка. Ну же, чувак, помоги мне! Сэм!

Ответа не последовало. Сэм сильнее сжал голову, а потом закричал, громко и протяжно, и его крик слился с возгласом Дина и звуком выстрела, потому что тени ударили. Дина откинуло на десяток футов одним толчком. Он жестко приземлился, тараня спиной листья и грязь, ударяясь затылком и противно клацнув зубами. Пистолет выбило из руки, но гвоздодер остался — спасибо большое. Дин замахнулся вслепую, но ни черта не помогло. Что-то схватило его за ногу, а что-то за руку и потащило в разные стороны. Дин ощутил, как его приподняло над землей, как натянулась кожа, готовая лопнуть. Дин заорал и забрыкался, но его противники не имели тела и слабых мест, по которым можно было бы попасть специально или хотя бы наудачу. Растяжение стало невозможным. Наверное, так и умирали на дыбах задолго до него, а, может, сейчас отец висел так же в Аду и его хлестали кнутами за него. Динова жизнь была выкуплена за высокую цену, он столько не стоил, на самом деле. Тебя обманули, отец, подумал Дин, а потом рухнул вниз, внезапно отпущенный. Позвонки хрустнули, но не сломались, раз он смог перевернуться набок и отползти в сторону, действуя скорее инстинктивно, чем сознательно. Перед глазами скакали черные точки, превращая все в рябь. Дин мотнул тяжелой головой, чтобы вернуть хоть немного четкости, но сделал только хуже — все окончательно расплылось. Мутная фигура стояла впереди, окруженная серым маревом.

— Проваливайте, — сказала она тихим шелестящим голосом, и тени растворились — остался только теплый красновато-желтый свет Свечей Духов. Ни одна из них не потухла. Фигура, медленно обретая четкость и становясь Роджером, подошла и, присев рядом, взяла Дина за плечо. — Ты можешь встать?

Дин кивнул.

— Хорошо, — продолжил Роджер, утирая рукавом кровь из носа. — Ты должен увести отсюда брата, иначе Древо поглотит его. Ты понял?

Дин кивнул.

— Я вас выведу, но не позволяй Сэму касаться меня, это убьет нас обоих.

Дин кивнул, и встал, и пошел, хоть и то, и другое было чертовски больно. Сэм не шевелился, листья запутались у него в волосах, а грязь набилась под ногти, которыми он скреб землю. Сэм хрипел, и розоватая пена выступила на губах. Дин поднял его, стараясь не смотреть ему в лицо, бледное до синюшности, и перекинул братову руку себе через плечо.

— Да, Сэмми, ты прав, уйдем отсюда. Только не умирай.

— Он умрет позже, — сказал Роджер, появившись из-за Диновой спины. — А ты после него.

— Ты кто такой? — спросил Дин, разглядывая парня, от которого осталась только кожа, обтягивающая скелет. Утром он был посправнее. Утром он вообще был здоровяком. — Только не заливай, что портье.

— Я — Путь, — просто ответил Роджер и оперся на изогнутую палку, на конце которой висела все та же выпуклая колба, но вместо свечи в ней лежал уголек.

— Так это из-за тебя ду́хи гуляют по Самайну или, правильнее сказать, по тебе? — ухмыльнулся Дин, не особо понимая, почему вообще болтает с ним как с приятелем.

Роджер недобро усмехнулся.

— Типа того. Вот только я почти сдох, чувак. Если Ключ не вернется, всем конец.

— Ключ?

Роджер оглянулся, и Дин последовал его примеру. В корнях Древа, почти сросшись с ним, сидела девушка и смотрела на них немигающим стеклянным взглядом.

Продолжение в комментариях

@темы: мистика, Сверхъестественное, фанфикшен, джен, ангст

---

сердце пса

melmari

бежать слишком просто,
движение – иллюзия времени в вечности,
тянет как узда, как поводок на шее,
сорваться с цепи, не держи меня, пожалуйста,
я этого не заслужил, мне этого не нужно,
я верен и так, у меня сердце пса,

что если свобода – это твоя шутка, твоя рука на моей холке,
я ведо́м и ве́дом, в вечности слишком мало места для одного,
а для двоих достаточно, всего-то чуть больше боли,
но кому это интересно, дурацкие взвешивания, никогда их не любил,
мне всегда не хватало веса в твоих глазах, наверное,
не смотри на меня так, нет, смотри, прошу тебя,
такое уж собачье сердце – существует только в близости,
не хочу терять его, я и без того бесчувственен, спаян, спарен,

что если любовь нельзя измерить,
она либо да, либо нет,
что тогда ты мне ответишь,
когда я уткнусь тебе в ладони носом,
пес, пришедший по твоему зову в вечность,
сожравший время, либо да, либо нет,
либо есть, либо нет, сложный выбор,
а кто говорил, что будет просто,
просто ничего не бывает,
что тогда ты мне ответишь – ничего, я знаю,
молчание тоже выбор, лучший из всех, на самом деле,

вот возьми, пожалуйста, в любом случае,
все, что могу дать тебе, кроме верности, еще и это,
в вечности все равно слишком мало места,
так что одной дырой в груди больше, одной меньше,
опять эти измерения,
кто их только выдумал,
наверняка ты.

28.09.17

© Edna

@музыка: The Kills — Heart of A Dog

@темы: стихи, странная форма

---

Необратимость

Написано на 18-й тур Однострочников Supernatural One String Fest на заявку "Дин немножко маньяк, вся история с демонами - его воображение. Сэм знает."

На ФБ

Я не брошу тебя, я не брошу тебя, я не…

Сэм с трудом открывает один глаз — второй заплыл после мощного удара в скулу.
Череды ударов.
«Ты не мой брат! Отпусти его, сука!»
Дин сидит, прислонившись спиной к старенькому радиатору. Глаза закрыты, лицо напряжено, словно его свело судорогой. Сэм осторожно поднимается — тело болит и трудно дышать — наверняка сломаны ребра. Он не идёт к Дину, а заходит в ванную, с трудом снимает футболку и видит наливающиеся синяки на боках. Майка превращается в подобие бинта — Сэм рвет ветхую, поношенную ткань на лоскуты и перематывает грудь — длины еле хватает, чтобы завязать крохотный узелок.
Сойдёт.

Я не брошу тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…

Когда он выходит, Дин спит — дыхание выровнялось, на впалых щеках нездоровый румянец. Сэм думает, что им нужно купить градусник.
***
— Exorcizamus te, omnis immundus spiritus…
— Дин!
— Замолчи. — голос спокоен и безразличен. — Ты болен, Сэм.
— Дин! — верёвки врезаются в запястья, но Сэм продолжает выкручивать кисти в нелепой надежде освободиться. — Дин… — мольба — не просьба.
— Нет.
Дверь закрывается и Сэм остаётся один, прикрученный к койке в подвале какого-то заброшенного дома. Дин всегда был сильнее. Ремиссия длилась слишком долго и Сэм потерял бдительность.
Когда его спасает агент Коллинз, Сэм не задаёт лишних вопросов, подписывает кучу документов и забирает Дина из камеры предварительного заключения.

Я не брошу тебя, я не брошу тебя, ты все, что осталось у меня.
***
— Давай! — Дин смеется, в упор глядя на Сэма. — Ну же!
Сэм дрожит, дышит часто и мелко. Он вжимает лезвие в братово горло и вдруг резко опускает нож.

Я люблю тебя. Я не брошу тебя.
Никогда.

---

Название: Тот, кто реален
Автор: Edna
Жанры: Ангст, AU
Саммари: One String 2017. 18-й тур, 28. Дин немножко маньяк, вся история с демонами — его воображение. Сэм знает.
Артер: Nico Delort

На ФБ лежит тут.

Сэм просыпается, потому что нечем дышать. Брат, нависший над ним, плотно зажимает рукой ему рот и нос.

— Что? — выдыхает Сэм, касаясь губами холодной, чуть солоноватой ладони: Дин наверняка снова рассыпал соль.

— Тише, Сэмми, — шепчет он в ответ и убирает руку. Воздух, спасительно проникший в легкие, пахнет сыростью и смертельно близкой зимой — не серой. — Они здесь.

— Ты их видел? — Сэм садится на кровати: он совершенно не отдохнул. Часы, отсчитывающие чужое время, показывают без четверти четыре утра. Они легли в два, почти сразу как приехали. Дин одет — вплоть до старой зимней куртки и зашнурованных по-армейски ботинок — готов уйти в любой момент. Похоже, только он его тормозит. Сэм понимает, что сегодня плохая ночь.

— Нет, — говорит Дин и хмурится, будто силясь вспомнить что-то, — только слышал. Ходят вокруг. Четверо, может, пятеро — не могу разобрать.

Сэм слышит только тиканье часов и чью-то машину с включенным двигателем снаружи. В номере темно: все лампы погашены. Желтый фонарный свет падает на пол сквозь щели опущенных жалюзи тонкими горизонтальными полосами. Сэм думает, что надо будет смести соляные дорожки с подоконника и от двери до того, как придет горничная. Лишние вопросы им не нужны.

— Нам ничего не грозит, Дин, — мягко произносит Сэм, смотря на брата — лица не видно, лишь силуэт, напряженная фигура, прижавшаяся к стене и осторожно отодвигающая край жалюзи, чтобы взглянуть на улицу. — Ты обо всем позаботился. Через соль им не пробраться.

Дин не отвечает, продолжая глядеть в окно. Сэм замечает, как брат болезненно дергает головой.

«Мне как будто гвозди в мозги вбивают, Сэмми. Что со мной творится?» — тяжело, на выдохе говорит Дин однажды, в момент очередного приступа, и эти слова каждый раз всплывают у Сэма в памяти, хотя он предпочел бы забыть их. Он так устал.

У Дина всегда были проблемы. Отец говорил, что это из-за мамы, которая сгорела почти у него на глазах. Ужасный пожар. Детская травма. Бесконечные кошмары, обретающие почти осязаемые формы и, в конце концов, вышедшие за пределы снов в реальность. Дин слышит их. Дин видит их. Дин живет в совершенно ином мире, в который у Сэма нет входа, хотя дверь всегда открыта, потому что брат, похоже, давно потерял ключ, способный ее запереть. Сэм строит баррикады из таблеток, выписываемых доктором Моузом, который наблюдает Дина с детства. Они помогают. Отчасти. Голоса становятся тише, а видения — демоны — как будто уходят в туман. По крайней мере, брат так говорит. И в принципе все под контролем.

Все хорошо до самой аварии. Их сносит большегруз, водитель которого уснул за рулем. Трагическое стечение обстоятельств. Импала превращается груду металла. Отец и Дин — в груду переломанных костей. Сэму достается меньше всего — пара ушибов и ссадин — чистая удача. Сэм вытаскивает отца, хотя, наверное, не должен этого делать. Дина — водила, который кинулся им помогать, как только оклемался и осознал, что натворил. Медицинский вертолет прилетает через семнадцать минут. Дин дышит. Отец умирает у Сэма на руках.

— Береги его, — говорит Джон, и это последний приказ.

Сэм кивает, глотая слезы, и закрывает ему глаза, пачкаясь в крови, текущей из отцовской разбитой головы.

Дин умирает четырежды: дважды на операционном столе и дважды — в реанимации, но возвращается. Его возвращают ничего не чувствующими разрядами тока.

Дин чувствует все. Дин воет, когда Сэм сообщает ему, что отца больше нет. Дин бьется в истерике — и этот припадок самый страшный на Сэмовой памяти. Тогда-то все выходит из-под контроля. Все усугубляется. Старые таблетки больше не помогают, и доктор Моуз выписывает новые, утраивая дозы. Но демоны все равно лезут из всех щелей. Демоны с глазами цвета сердца огня — раскаленные золотые угли.

В один из дней, вернувшись из магазина, Сэм обнаруживает брата в углу со старым армейским ножом в руке. Дин не нападает — Дин следит. Сэм видит, как движутся братовы глаза, наблюдая за кем-то, кто расхаживает по комнате. Его самого Дин не замечает.

Что со мной творится?

Сэм пугается не на шутку и абсолютно не знает, что делать. Не придумывает ничего лучше, чем сесть рядом и ждать. К утру Дин засыпает, положив голову Сэму на плечо, передав ему свой дозор. Сэм предательски думает, что Моуз уже несколько раз предлагал рассмотреть вариант стационара для брата: «Нет ничего плохого в лечебнице, Сэм. Для Дина это профессиональная помощь, постоянное наблюдение. Возможно, пришло время».

Вместо психушки Сэм выбирает дорогу. Они переезжают, не задерживаясь на одном месте дольше недели. Они бесцельно нарезают круги по стране. Дину, кажется, становится легче. Он даже просит купить пару деталей для Импалы, которую потом чинит собственноручно на заднем дворе у Бобби.

— Как долго он будет таким? — тихо спрашивает старик, когда стоит с Сэмом на крыльце и смотрит на Дина — абсолютно нормального, обычного парня, разбирающегося в классических автомобилях.

— Я не знаю, — честно признается Сэм. — Ремиссии нестабильны. Надеюсь, долго.

Сэм не говорит «всегда». Сэм боится этого слова. Боится, что Дин может не вернуться однажды, окончательно заплутав во тьме и черном дыме демонических тел.

И вот спустя три, пожалуй, самых спокойных месяца за все время после смерти отца, они здесь, в маленьком мотеле на Западном побережье. Весь путь сюда Дин спит, и Сэм думает, что это хороший знак, но ошибается. Их концентрическое движение из штата в штат оказывается нисходящей спиралью, ведущей вниз, в логово. Демоны умеют ждать. Демоны появляются, когда кто-то теряет бдительность.

Сэм вздыхает и щелкает выключателем лампы. Свет растекается по стене и немного по потолку. Дин не покидает своего поста у окна и никак не реагирует на освещение. Сэм сползает с кровати и подходит к брату — серый ковер с длинным ворсом проглатывает его шаги.

— Дин, — зовет он и осторожно кладет руку ему на плечо, — их там нет, да?

— Их слишком много, — отвечает Дин и оборачивается. Сэм почти физически ощущает его головную боль, скрытую под бледностью и липкой испариной. — Слишком много, — повторяет он и, повинуясь Сэму, тянущему его за руку, садится на пол. — С ними не справиться, Сэмми. Они прикончат меня. Надо было сдохнуть вместе с отцом, а еще лучше — с мамой.

— Замолчи, — говорит Сэм и слышит у себя в голосе нотки интонаций Джона: приказ. Он притягивает к себе брата, упираясь подбородком ему в темечко. — Все закончится — нужно только переждать.

— Здесь темно, — невпопад роняет Дин.

— Я могу включить остальные лампы.

— Все равно будет темно. Поздно…

Дин осекается и больше не произносит ни слова. Дозор начался. Демоны переступают через соль и толпятся в комнате, невидимые для Сэма и чересчур реальные для Дина, который в один момент безотчетно хватает Сэмово предплечье и сжимает его так, что назавтра обязательно проступят синяки. Обоюдный страх горчит во рту. Сэм обхватывает брата поперек груди — Диново сердце неровно стучит куда-то в запястье. Быстрые, загнанные удары.

Ты в ловушке, Динни, мы пришли, чтобы сожрать тебя.

— Я сберегу тебя, — шепчет Сэм, — только останься со мной. Я тот, кто реален. Не они — я. Я с тобой.

Дин до боли стискивает предплечье — ногти оставляют на коже полумесяцы.

Рассвет наступает через четыре часа.

@темы: Сверхъестественное, фанфикшен, джен, ангст, AU