Авторы: Красное и черное, Edna
Размер: драбблы
Фэндом: SPN, Hellsing (кроссовер)
Персонажи: Дин, Сэм, Джон, Бобби, другие персонажи
Категория: джен
Жанр: ангст, хёрт/комфорт, повседневность, юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: Братья отправляются в Лондон, чтобы отыскать таинственную организацию, виновную в смерти их отца. Но прошлое тоже следует за ними, сжигая все мосты, чтобы вернуться назад.
Примечания: сборник драбблов, поначалу веселых и беззаботных, но потом превращающихся в огонь и гарь. Мы такое любим, а вы предупреждены.
Канонные таймланы Hellsing сохранены. Таймлайны SPN смещены.
Предупреждения: ненормативная лексика, насилие, нехронологическое повествование, смерти персонажей
Артер: Bran1313
ГЛАВЫ1. Перспективы сотрудничества
— И это ваш элитный батальон? Мужик в красном, старикан и телочка? — Дин не знал, как ему реагировать на всё это блядство. Они что, прикалываются? Он летел на долбаном кукурузнике ради… Вот этого цирка уродов? — Виктория? Серьёзно? Детка, отойди и не мешай дядям рабо… Чёрт, пусти, сучка!
Сэм с удивлением смотрел, как хрупкая девчонка играючи схватила Дина за горло и приподняла над землёй. — Всё-всё! — сдавленно просипел тот. — Стоп-слово, стоп-слово!
Алукард усмехнулся. Сотрудничество с американскими охотниками обещало быть занимательным.
2. Ограничение бюджета
— А я сказал — хочу еще пива! — Дин упрямо поджал губы и зло посмотрел на брата. Ну как ребёнок, которому не купили конфетку.
— Дин, нам еще нужно заплатить за жильё, да и еда заканчивается, — Сэм, проникновенно глядя на Дина, в сотый раз объяснял старшему брату прописные истины обывательской жизни. — Дин…
— Я взрослый мужик, чувак! — Дин негодовал, мечась по комнате, словно тигр в клетке, — и я не могу купить себе бутылочку пивка?
— Нет, — твёрдо ответил Сэм и покачал головой. Для убедительности. — Аванс будет только через две недели.
— Вообще какого хрена мы стали работать на Хеллсинг? К Миллениуму нас это не приблизило ни на йоту. Чёрт! — Дин устало рухнул в кресло и потёр переносицу. — И, уж если на то пошло, они могли бы платить наёмникам побольше. Жить по бюджету — это отстой.
Сэм обречённо вздохнул и занёс в список покупок успокоительное: следующие две недели будут тяжёлыми.
3. Огонь
После того, как родители Джона погибли в автокатастрофе, ему казалось: хуже уже некуда. Детство по приютам, без нормального образования, без оседлости. Без любви.
Фостерная, мать её, система опеки.
Он не смог прижиться ни в одной семье, которая хотела его усыновить. Они все пытались: и Джон, и очередные опекуны — по крайней мере до той поры, пока Джон был милым пухленьким мальчишкой. Когда Джон подрос, желающих оформить над ним опеку резко поубавилось: всех интересовали малыши, а не подросток, волком смотревший на людей.
Он еле дотерпел до призывного возраста и свалил из очередной семьи фанатиков-баптистов в армию. Тогда вербовали всех: дяде Сэму нужно было пушечное мясо.
Тогда Джону казалось: хуже армейской учебки быть не может.
После ада войны он думал: с Вьетнамом ничего не может конкурировать.
Как он ошибался. У Ада не было границ.
Он понял это, когда трое ублюдков облили его жену бензином, подожгли и заставили смотреть на то, как она корчится в предсмертной агонии.
Тогда Джон думал: вот теперь всё, дно.
Но нет. Мэри, его Мэри работала на нацистов. Мэри никогда не была любящей женой и матерью. Он и его сыновья лишь обеспечивали ей прикрытие. Они были для неё лишь инструментом, а Джон любил её. Даже узнав правду, любил.
Ад бесконечен. Джон хорошо усвоил это.
4. Варвары
— Вот суки! — Дин негодовал и расстреливал мишень за мишенью. Ёбанные высокомерные говнюки. Батальон, мать его, Хеллсинга. Чопорные мудаки, вот они кто.
Однажды, Дин, переодеваясь после тренировки, подслушал разговор двух военных. Собратьев по оружию, мать их.
— И нахрена они тут, — сокрушался один, долговязый и худой, как щепка. — Ты видел, как они работают?
— Да уж, варвары… — второй согласно кивнул. — Сегодня один другого полчаса гонял с битой по плацу. И это профессионалы? Как еще Америка не вымерла?
Бойцы вздохнули и ушли. Дина накрыла глухая волна раздражения. Вот уёбки.
Успокоился он через три дня, когда, на операции по зачистке вампирского гнезда, спас долговязого, той же битой размозжив голову одной шустрой сучке-упырихе.
«Профессионализм-профессионализм, — думал Дин, отмывая биту от ошмётков мозгов, — фуфло всё это. Против грубой силы иной раз не попрёшь».
5. Преданность
В глазах уже рябит и виски пульсируют болью, но Интегра продолжает всматриваться в экран лэптопа, раз за разом прокручивая запись сегодняшней тренировки.
Максимальная приближённость к реальности, цель: найти и уничтожить.
Первое почти соло братьев Винчестеров в Англии.
— И всё же объясни мне, — не оборачиваясь, роняет она — Интегра научилась улавливать Алукарда каким-то шестым чувством, — зачем они тебе?
Ей не нужно видеть его, она прекрасно знает, что Алукард широко улыбается.
— О Серас ты говорила то же самое.
— Ты обратил её. — Интегра морщится и потирает переносицу: тот инцидент до сих пор вызывает ней чувство глухого раздражения. — Нарушил приказ. Это другое.
— Ты знала, что она нам нужна. — Алукард усмехается и перемещается Интегре за спину. — Посмотри на них. — Палец в белой перчатке утыкается в экран. — Они хорошие солдаты.
— Нам нужны преданные бойцы! — Интегра оборачивается и зло смотрит на Алукарда, — Грядёт война… А эти двое… преданы лишь друг другу!
— Вот именно. — Алукард вновь улыбается и, уже растворяясь в воздухе, повторяет: — Вот именно.
6. Два вопроса
Дин молчит, оттирая с куртки капли крови. Дин молчит, залезая в служебную тачку. Дин не произносит ни слова по дороге на базу. Дин молча вылезает из машины, а потом, в упор смотря на Алукарда, уничтожившего парочку упырей — одного из «шакала», а второго своими адскими псами — подходит к нему и говорит:
— У меня всего два вопроса: где взять такую пушку и нахуя вам мы?
7. Правильная сторона
— Мне это не нравится. — Дин напирает на Сэма, давит, загоняя его в угол. Он не толкает его, но Сэм всё равно пятится, пока не врезается лопатками в холодный бетон.
Сэму вдруг хочется зажмурится, сползти по стене, обнять колени руками и сказать: «Я в домике». Но детство давно позади, да и было ли оно… Не важно. Важно то, что брат нависает над ним, и от каждого его движения веет угрозой.
— Что… — когда пауза затягивается невозможно долго. — Что тебе опять не так?
— Эта вампирская тёлка,— тут же отзывается Дин. — Вы слишком близко общаетесь.
— Мы просто… — Сэм не успевает договорить: брат жёстко разворачивает его за плечи и толкает грудью в стену. Сэм чувствует его дыхание на своей шее: Дин зол и не скрывает этого.
— Они сольют тебя при первой же необходимости, — шипит Дин Сэму в ухо. Дыхание брата горячо, почти обжигающе. — Они сольют тебя и воспользуются твоим замешательством. Эта сучка пристрелит тебя. Если ты не сделаешь этого первым.
— Я… — Сэм пытается вывернуться из захвата, но тщетно. Он — рыбка на крючке. Глупая-глупая рыбка.
Дин вдруг хватает его за волосы и впечатывает носом в стену. У Сэма перед глазами прыгают цветные пятна, боль штормовой волной бьёт в голову. Он чувствует, как кровь заливает лицо и слышит шёпот:
— Я просто хочу знать, что ты до сих пор на правильной стороне, Сэмми.
8. Красный
Сэм спускается в Подземелье. Здесь промозгло и сыро — Сэм слышит воду, капающую где-то впереди, хотя на планах, которые он изучил в свободное время, никаких подземных рек или водоемов не было. Наверное, конденсат. Сэм надеется, что это конденсат: от здешних обитателей можно ожидать чего угодно — мачете, которое он взял, скорее, по привычке, неприятно холодит спину. После выходок Алукарда Сэм как-то разуверился в действенности старых добрых клинков.
Коридоры не освещены. Ему приходится вести рукой по стене, чтобы не потеряться — Уолтер сказал третья дверь после второго поворота. Сэм считает, останавливается: да, это здесь — и осторожно стучит. Звук эхом отражается от каменных стен, мокрых и скользких на ощупь. Сэм настораживается: охотничьи инстинкты берут свое — надо валить отсюда. Только неоновой таблички с надписью «Опасно!» не хватает.
— Заходи, Сэм. — Голос мягок, но у Сэма все равно по спине бегут мурашки — да что с ним такое?
— Как ты узнала, что это я? — с легкой улыбкой спрашивает он, проходит, но не до конца закрывает за собой дверь: всегда готовь пути к отступлению.
— Твое сердце, — говорит Виктория и пожимает плечами, — оно стучит.
— Все сердца бьются одинаково, мне кажется.
— А вот и нет. — Виктория рассеянно водит ложкой в тарелке. — Это сложно объяснить. Поужинаешь со мной?
— У нас разная диета, ты же знаешь. — Сэм приближается и отодвигает стул. — Можно?
— Конечно, я же не кусаюсь, — усмехается Виктория: она уверена, Сэм оценит иронию. Сэм — умный парень. Он ей даже нравится, жаль, что они не встретились раньше. — Яблоко будешь? Стащила на кухне, не знаю, зачем мне оно… — Она выкладывает на стол красное яблоко с чуть помятым боком. — Больше мне нечего предложить. Непутевая из меня хозяйка.
— Спасибо, — Сэм слабо приподнимает уголки губ, — я не голоден.
Виктория молчит. Неяркий свет комнаты искажает ее черты — Сэм запомнил ее совсем не такой, хоть и встречался с ней только пару раз на заданиях. Больше всего его впечатлило, как эта тонкая щуплая девчонка таскала на себе здоровущую винтовку, которую он сам с трудом поднял бы. Потом его просветили, конечно, добрые языки, и все встало на свои места.
Сэм наблюдает, как Виктория медленно подносит бокал к губам и делает крохотный глоток, будто боится сорваться. Сэмов кадык дергается, когда он сглатывает горькую слюну: от воспоминания о «крови демона», такой же густой и красной, как у Виктории в бокале, саднит пересохшее горло. Нет, это в прошлом. Все кончено.
— Это как жажда, правда? — говорит Виктория и смотрит на него, чуть склонив голову.
— Что?
— Твоя зависимость сродни жажде.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Не притворяйся, Сэм. — Виктория встает, выливает содержимое бокала и тарелки в раковину и долго держит руки под ледяной водой, утаскивающей красный солено-металлический запах, повисший в комнате, в сток. — Твоя кровь не чиста. Я чувствую… примесь. Как в Штатах называют это?
Сэм не хочет говорить, но противиться почему-то тоже не может. Гребаные вампирские фокусы.
— «Кровь демона».
— Как поэтично, — усмехается Виктория, и Сэм наконец-то замечает ее клыки. — В Англии это зовется «грязь».
Сэм думает, что такое название значительно лучше подходит той сраной наркоте.
— Как это случилось? — брякает он первое, что пришло в голову, лишь бы сменить тему, и непонятно зачем прикасается к шее.
— Это? — Виктория широко улыбается, показывая клыки, и улыбка больше похожа на оскал. Сэм кивает. — Хозя… Алукарду пришлось стрелять через меня. Ты видел Касулл? От меня мало, что осталось. А умирать так страшно.
— Понимаю.
— Нет.
Короткое слово, хлесткое, как пощечина — и у Сэма ощущение, что он ее и получил. Ни черта он не понимает. Ни черта.
— Почему ты не ешь? Не пьешь. Или как это назвать…
— Фрукты мне нравятся больше. — Виктория впивается зубами в яблоко — когда она успела забрать его со стола? — и сок брызгает в стороны. — Зачем пришел-то?
— Фергюсон считает, что из меня может получиться снайпер. — Сэм чуть виновато пожимает плечами, мол, извини, я тут не причем.
Виктория смеется: тихий звенящий смех. Такой ее Сэм и запомнил — маленькой девочкой с большой пушкой, будто из глупых японских мультиков, которые любит смотреть его неугомонный братец, у которого детство играет в заднице.
— А я типа учитель, что ли?
— Фергюсон сказал, что ты покажешь мне свою винтовку. Ну и…
— Показать-то, я покажу. — Виктория откусывает еще яблока и говорит с набитым ртом. — Сэм, ты, конечно, извини, но тебя снесет отдачей.
— Эй! Я умею стрелять.
— И снайпер из тебя, как из меня человек, то есть никакой.
Сэм встречается взглядом с Викторией: грусть и страх — третьего не дано.
— Но приказы не обсуждаются, да? — наконец, говорит она.
— Да, — эхом отзывает Сэм и встает.
— Нифига, какой ты высокий. — Виктория смотрит на него снизу вверх: она едва достает ему до груди. Сэм еле сдерживается, чтобы не погладить ее по голове, как ребенка — ребенка с очень острыми зубами. — Ладно, пошли, покажу тебе «Харконнен» и все такое. Надеюсь, ты не хочешь спать?
Сэм усмехается и отрицательно качает головой.
— Отлично, ведь ночь так прекрасна.
9. Старые привычки
Дин никогда не думал, что у него будут проблемы с вождением. Это просто не укладывалось у него в голове, просто потому что этого не могло быть. Не могло! Джон усадил Дина за руль впервые, когда ему было лет пять, просто так, чтобы он перестал его донимать — и с тех пор автомобили заняли в Диновом сердце отдельный уголок, пахнущий моторным маслом, полиролем и бензином.
Дин открыл дверцу, по привычке уселся на место водителя и только потянулся к замку зажигания, как Сэм постучал в окно и махнул рукой, мол, выходи.
— Да чтоб тебя! — ругнулся Дин и вылез.
— Чувак, это мое место, — со смешком сказал Сэм, когда Дин, поджав губы протиснулся мимо него.
— Да знаю я!
— Когда ты уже привыкнешь?
Дин смерил Сэма недовольным взглядом: кажется, братцу нравилось доставать его.
— Никогда, блять! Садись уже в эту поебень, — раздраженно бросил Дин. — И вообще у нормальных машин руль слева, а не справа.
— Хорош бурчать. Никто не виноват, что ты не можешь привыкнуть к правостороннему движению.
— Заткнись, стервец, а то…
— А то — что? Опять по встречке поедешь?
Дин закатил глаза, сел в неудобный, тесный и убогий Остин, явно выделенный им Организацией в насмешку, и позлорадствовал, когда Сэм, залезая, ударился головой: эта коробка слишком мала для братца-Йети.
— Будешь знать, как старшим хамить, Сэмми, — сказал Дин, ухмыляясь и глядя, как Сэм потирает ушибленное место.
— Поехали уже, а? На этом корыте мы до места будем сто лет добираться.
Дин кивнул и повернул ключ — мотор кашлянул и завелся. Остин, скрипя рессорами, медленно двинулся с вылизанной стоянки Организации.
— Ну что за убожество, — вздохнул Дин.
Когда они вернутся — если они вернутся, — он проколесит по левосторонним дорогам Штатов всю оставшуюся жизнь. Детка, должно быть, уже соскучилась по нему.
10. Детка
— Ты что, дрожишь?
— Нет.
— А по-моему, дрожишь.
— Сейчас 12:02.
— И что?
— Её должны были привезти в 12:00.
— Дин.
— ГДЕ. МОЯ. МАШИНА.
— Успокойся.
— …
— О, нет, Дин, дыши. Давай, приятель, вдох-выдох.
— Отвали, Сэмми, мы же не на курсах для беременных.
— А ведешь себя, как мамочка.
— Заткнись.
— Сам заткнись.
— Уже 12:10.
— Дин, зачем ты достал пистолет?
— …
— Дин, куда ты идешь?
— Пойду продырявлю эту белобрысую стерву.
— Интегру? Ты с ума сошел? Отдай пистолет!
— …
— Отдай!
— Да господи боже, подавись.
— У тебя нервы ни к черту.
— Зато у тебя стальные, как яйца Терминатора.
— Стремная шутка.
— Знаю.
— Дин.
— Что?
— Может, выпьешь валлиума?
— У тебя с башкой все нормально?
— Я серьезно. Ты на взводе…
— Давай две. Нет, лучше три.
11. Шутка
Когда участь Мэри Винчестер становится решена и к ней высылают карательный отряд, Док едет вместе с ними. Он сам не понимает, зачем, но штурмбанфюрер, внимательно посмотрев на Дока жёлтыми глазами, даёт добро. В конце-то концов, у Эйвондейла отменная интуиция.
И вот, когда Мэри, избитую до полусмерти, обливают бензином на глазах у её ублюдка-мужа, Док по наитию идёт наверх. Он поднимается и слышит тихое хныканье. Док идёт на звук и заходит в детскую. В кроватке сучит ножками младенец. Ему около полугода — глаз у Дока намётан. Он вытаскивает из-за пояса нож и, ухмыляясь, заносит его, было, над выблядком предателя, как вдруг широко улыбается, убирает нож и берёт ребёнка на руки. Он укутывает его в одеяльце, спускается вниз и выходит из дома.
— Не обсуждается, — огрызается он на удивлённый взгляд Рип.
У Дока всегда было отличное чувство юмора. Сделать из сына предателя верного пса Миллениума — это ли не лучшая шутка?
12. Гарь
Когда те ублюдки… Когда они избивали Мэри. Когда они, подхватив его под руки, заставляли смотреть… Джон запомнил два слова: «Миллениум» и «Левиафаны». Они впечатались в его память, выгорели на изнанке век вместе с полыхнувшей, словно факел, Мэри. Эти слова въелись в кожу, под кожу, выгравировались красными, огнём полыхающими буквами на его покрытом гарью теле.
Они забрали Сэмми. Дин тогда спрятался в подвале, но Джон думает, что они с сыном не были нужны карателям. Цель была иной.
Мэри… О Мэри он подумает потом, сейчас нужно сосредоточится на дороге и доехать, доехать, до мать его, Су-Фолса.
Мысли всё же пробивают ментальную броню, и Джон с силой бьёт по рулю, так, что в ладони ещё долго вибрирует отзвук удара.
Почему Сэм? зачем Сэм? Полугодовалый малыш.
Джон едет в Су-Фолс, гонит без передышки. Он хочет принять душ, нет, провести там всю оставшуюся жизнь, врубив напор на полную, позволяя жёстким струям смыть с него гарь, копоть и жирные хлопья пепла, которым рассыпалась Мэри. Дин сидит на пассажирском сиденье и смотрит перед собой страшным немигающим взглядом.
Джон верит: они доберутся до Сингера, и все образуется. Всё. Будет. Хорошо.
13. Телекинез
— Какого черта? — Дин ошарашено смотрит на пакетик чипсов, который вырвался у него из рук, врезался в стену и с хрустом упал на пол.
— Я же просил перестать шуршать, — говорит Сэм, не поднимая головы. — Мне просто нужно немного тишины. Моя башка… — Динова кровать сдвигается на пару дюймов, и он вскакивает, как ошпаренный. — Сейчас разорвется, — выдыхает Сэм, сжимая виски руками.
— Это ты делаешь? — спрашивает Дин в замешательстве. Он делает шаг к брату, но стол перегораживает ему путь.
— Господи, заткнись, Дин, — с нажимом произносит Сэм. — Пожалуйста… Это невыносимо. — Тон с раздраженного вмиг меняется слабо-болезненный. — Что происходит?.. Сделай что-нибудь…
Дин слышит мольбу, и сердце неприятно екает. Страх — легковоспламеняющееся топливо. Дин перескакивает через стол, скользя по столешнице, и падает на колени перед братом. Все предметы в комнате ходят ходуном.
— Сэмми, — шепчет Дин, беря его лицо в ладони, — смотри на меня. Давай же, смотри. И дыши.
Сэм поднимает на него взгляд. Дину кажется, что братовы глаза стали темнее: наверное, всему виной расширенные зрачки. Да, определенно все из-за них. Сэм замирает и глядит на него, не моргая, будто пропадая куда-то.
— Сэмми?
Предметы резко сдвигаются влево — Дин слышит звук разбивающегося стекла: что-то определенно вылетает в окно. Уолтер их прибьет.
— Нет, Сэм, остановись. — Слово слетает с губ, хоть Дин и не хочет произносить его.
Остановись — будто брат виноват. Нет, Сэм тут не при чем. Нет. Нет. Нет.
Сэм медленно моргает — и все действительно останавливается. Абсолютная тишина. Дин боится пошевелиться. Дин боится, что тот, кто сейчас перед ним, уже не его брат. Дин боится.
Сэмовы губы размыкаются и складываются в очертания звуков:
— Прости.
— Господи, Сэм, — выдыхает Дин и прижимает к себе брата. Тот утыкается лбом ему в ключицу и тяжело дышит, словно очнувшись после кошмара. Сколько раз Дин так успокаивал его?
— Что со мной?.. — тихо говорит Сэм. Голос похрустывает, как первый снег.
— Я не знаю, Сэмми, но выясню, — уверенно отвечает Дин: этот сраный кровосос-любитель красного наверняка в курсе — он всегда в курсе всего.
— Пожалуйста, не отпускай, — просит Сэм, когда Дин чуть отстраняется.
— Никогда, Сэмми. Никогда.
14. Неравноценный обмен
Он возвращается, когда ночь седеет как старуха — утренний свет бледными космами свисает на лицо окна. Сэма не было три дня: Фергюсон угнал его на очередное подготовительное задание в какую-то неизвестную английскую глушь — сплошь холмы, вереск и никакого толку. Как эти бриташки не могут понять, что он обучен: и стрелять умеет, и морду бить, и знает почти все виды монстров наперечет.
Сэм вздыхает и осторожно открывает дверь, стараясь не шуметь: рань несусветная — брат наверняка спит. Почему, интересно, Дина не гоняют по живописным английским ландшафтам? Из всех тренировок брата, которые может припомнить Сэм, Дин был только в тире, где выбил сотню мишеней из ста, и на рукопашке, где как будто невзначай выбил пару зубов своему спарринг-партнеру, потому что тот отчего-то вздумал потешаться над его американским, а не британским произношением.
— Кретин, ей-богу, — сказал Дин тогда, разматывая боксерские бинты, заляпанные кровью. — Как думаешь, отстираются?
— Возьми новые, да и все, — предложил Сэм в ответ. — Организация не скупится на экипировку.
— Надеюсь, на стоматологов она тоже не скупится, — усмехнулся Дин, — а то этому придурку пригодится.
Сэм даже не стал читать брату нотацию: этот чувак действительно заслужил.
Дверь отворяется с легким скрипом, что удивительно, ведь Уолтер следит за домом, как кречет. За выбитое стекло, например, и испорченную мебель после Сэмова «магического» представления им вычли из жалования и, кажется, вдвое усилили над ними контроль. Или только над ним?
Сэм не любит вспоминать о том, что произошло, и они не говорят об этом. Но он замечает беспокойство в глазах Дина, стоит ему только нахмурить лоб или коснуться виска рукой: наверное, Дин ждет, что он снова начнет двигать предметы по комнате, как гребаный полтергейст, или загнется от головной боли. Ну что за лажа? Сэм надеется, что этого больше никогда с ним не случится, что это было каким-то гигантским иррациональным сбоем в программе. Но глубоко внутри он знает, что это ложь, но продолжает себе врать. Вероятно, так проще и не так страшно. Сэм боится, что когда-нибудь он превратится в то, на что они охотятся всю жизнь — в урода, само существование которого противоречит природе, и тогда брат, наверняка, без колебания пустит ему пулю промеж глаз. Сэм боится об этом думать, как боится того, что такое решение проблемы будет самым верным, потому что что-то неправильное засело внутри него, словно заноза, которую никак не достать.
Сэм бесшумно переступает порог и замирает. Он ошибся — брат не спит. Дин стоит напротив окна, четко очерчиваясь хрупким утренним светом, и, наверное, поэтому кажется болезненно-тонким. Сэм видит только его напряженную спину и опущенные плечи — Дин упирается ладонями в спинку стула — и чувствует острую потребность прикоснуться к брату, чтобы ощутить твердые мышцы и теплую кожу, а не шершавость картона: уж очень Дин походит на глупые теневые силуэты, которые вырезают на ярмарках.
— Эй, — тихо зовет Сэм, словно опасаясь, что от голоса громче Дин разлетится клочками бумаги. Но ничего такого, конечно, не происходит. Дин вздрагивает и оборачивается: под глазами темные круги — должно быть, не спал.
— Сэм, — говорит он, и Сэм слышит и облегчение, и тревогу сразу, — ты вернулся? Ты же сказал на три дня.
— Так три дня и прошло. — Он стягивает сумку с плеча и бросает на пол. — Видок у тебя… Ты спал вообще? Ты в порядке?
— Я спал, — отвечает Дин и устало потирает переносицу, — даже часов шесть. В общей сложности.
— В общей сложности? — Сэм хмурится. — Что стряслось?
— Ничего, — выдыхает Дин и садится на стул, разворачивая его к себе. — Искал тут кое-что.
— Надеюсь, это стоило того.
Дин молчит и смотрит на него: взгляд странный и какой-то стеклянный. Сэму становится не по себе: страх, скользкий, как змея, ползет по хребту.
— Да что такое, Дин? — Голос неприятно вибрирует. — Ты можешь объяснить внятно?
— Обещаю. — Слово падает из Динова рта, как обол. Сэм вдруг замечает, что Дин неестественно бледен, почти прозрачен. На ум приходит только одно сравнение — мертвец. Черт возьми, какой же Сэм слепец.
— Дин! — Сэм обхватывает лицо брата ладонями и аккуратно наклоняет его голову набок, осматривая шею. — Боже, нет, — выдыхает он: слева шея проколота в нескольких местах.
— Обещаю, — повторяет Дин и закрывает глаза.
— Нет, а ну не спать! — почти приказывает Сэм. — Смотри на меня! Это Алукард сделал?
Дин слабо кивает.
— Это плата… — говорит он, но глаз не открывает. — За информацию. Обмен…
— Что? Какой еще обмен? — Сэм не понимает, ровным счетом, ничего, но точно знает, что замочит этого сраного кровососа, даже если придется разрубить его куски и развезти по разным конца света. Сука!
— Я их найду… и убью, — невнятно произносит Дин. — Всех до одного.
— Да кого?! — рявкает Сэм и бьет брата по щекам. — Не вырубаться!
— Тех, кто сделал это с тобой. — Дин открывает глаза, и взгляд его ясен и холоден. — Я обещаю тебе.
Заноза внутри впивается глубже — Сэм чувствует ее где-то у солнечного сплетения. Острое инородное тело. Клык зверя, что притаился в нем. Сэму кажется, что он слышит рычание, низкой вибрацией проходящееся по телу.
Дин обмякает в его руках, отдав слишком много в результате крайне неравноценного обмена. Слишком много ради него.
15. СловоДин не разговаривает. Джон волнуется, конечно, но все, что с ними случилось, должно иметь какие-то последствия — у него запой, у сына — немота. Это нормально, думает Джон и наливает себе сотую стопку. Сингер явно не доволен, но терпит — вероятно, только из-за Дина.
Дин вздрагивает от любого мало-мальски громкого звука, даже от щелчка зажигалки — особенно от щелчка зажигалки. Джон уходит курить в другую комнату, а потом и на улицу, потому что от запаха дыма у Дина начинается истерика, и успокаивается он, только когда ворчащий на все лады Боб уносит его наверх, завернув в одеяло, как это делала Мэри.
Мэри. Все, что от нее осталось — это запах гари, впитавшийся в Джонову кожу. Он даже не может взять сына на руки, чтобы не напугать его еще больше. Джон думал, что они отняли у него одного ребенка, но самом деле, он лишился всех.
Дин плохо спит. Каждую ночь ему снится что-то страшное — Джон и Боб всегда находят его забившимся в угол, сжавшимся в дрожащий комок. Он глядит на них дикими, блестящими от слез глазами, но молчит, будто голос превратился в ужас, который поселился внутри маленького тельца. Джон не может этого выносить — уезжает и пару дней просто колесит по штату, ночуя в придорожных мотелях, воняющих кислой плесенью, куревом и нестираными простынями. Джон чувствует только гарь — и он никогда не избавится от этого запаха.
Джон возвращается. Сингер награждает его тяжелым взглядом исподлобья и отборной руганью, которая звучит странно, потому что произносится шепотом. Дин, кажется, не узнает его: он скользит по нему глазами и снова обращается к своему занятию — складыванию потрепанных деревянных кубиков в огромную башню.
— Тащи бутылку, — говорит Джон, и Боб, на удивление, не противится: он тоже устал. Они пьют, пока в бутылке не остается треть всего пойла, которое какой-то мерзавец посмел назвать виски.
— Где Дин? — спрашивает Боб, не обнаруживая его на ковре в гостиной. Башня из кубиков кренится и падает с глухим стуком.
Джон срывается с места. Боб даже не знал, что этот говнюк умеет так быстро двигаться, особенно если учесть, что в нем полбутылки дряного виски.
Сингер выбегает вслед и почти сразу натыкается на Джона, замершего в дверях выхода на задний двор.
— Что?..
Джон оборачивается и прикладывает палец к губам. Боб подходит ближе и видит Дина, неподвижно стоящего спиной к ним, босиком на разогретой солнцем пыли. Маленькая фигурка посреди гор покореженного металла.
— Слушай, — едва слышно говорит Джон.
Сингер напрягает слух и до него долетают обрывки фраз.
— Не бойся. — Голос Дина тонок и тих. — Не бойся. Я здесь.
— С кем он...
— Я не знаю, Боб, — обрывает Джон. — Я не знаю.
Джон спускается по ступенькам — скрип выдает его. Дин вздрагивает, опасливо втягивая голову в плечи, и оборачивается. Хорошо, хоть не убегает, думает Джон и замирает, замечая в руках сына небольшой сверток. Этого не может быть.
— Сэмми. — Дин прижимает сверток к себе, как будто Джон хочет отобрать самое ценное, что у него есть. — Сэмми, — повторяет Дин через мгновение и серьезно смотрит на Джона, которому становится не по себе от этого взгляда просто потому, что четырехлетний ребенок не может так смотреть. Не должен так смотреть. Непонимание и страх смешиваются, превращаясь в осуждение. Джон уверен, что Дин не знает, что это такое, но уже чувствует.
— Не бойся, Сэмми, я здесь, — тихо произносит Дин и проходит мимо, крепко прижимая к себе брата.
Джон падает на колени, и солнце сжигает его дотла. Он чувствует только гарь. Гарь — вот, что от него осталось.
16. ДругойПервое, что он видит, когда рождается, — нестерпимый яркий свет. Первое, что он чувствует, — жар, прожигающий хрупкое тельце, в котором его заперли, насквозь. Первое, что он слышит, — имя, которое становится и его тоже.
— Сэмми.
Не плохо, но он бы предпочел, чтобы его называли Сэм. Он поработает над этим. В конце концов, у него куча времени.
— Не бойся. Я здесь.
Он ухмыляется: крохотное тельце почти не слушается — выходит глупая младенческая улыбка. Забавно. Волк залез в овечку. Волку так идет эта шкура.
— Сэмми.
Ему нравится голос, который произносит это. Ему нравится, как пахнет Тот, кто говорит: ванильное мыло, молоко и гарь. Последнее доставляет особое удовольствие. Он спалит всё, как только наступит нужный час. Как только шкура сможет выдержать его.
Сейчас тельце мало и слабо — если он шевельнет хотя бы пальцем, то разлетится на куски. Миленькое одеяльце с кроликами окрасится в алый — пламя и кровь. Забавно, но преждевременно. Поэтому он подождет и вырастет вместе со шкурой, и перерастет ее — захватит всё: каждый дюйм кожи будет его, каждая клетка, каждый нейрон будут подчиняться ему. Это не блицкриг — это осада. Тотальная блокада. Это война.
Война, в которой падут все, кроме него. Вечность не остановить.
Он — вечность.
17. Новобранцы
— Признай, Дин, мы топчемся на месте. — Сэм устало потёр переносицу и запустил пальцы в волосы. Гонка за призраками прошлого, от которой не было никакого толку, вконец это вымотала. Все, чего он хотел, это осесть хоть где-нибудь больше, чем на неделю — господи, им просто необходимо перевести дух, притормозить и, наконец, остановиться. Иначе кто-нибудь из точно протянет ноги от этой бешеной пляски по дорогам Америки. — Признай.
— Хм. — Дин, стоящий в тени от света старенького торшера, ухмыльнулся, отлип от стены и навис над братом. — И что ты предлагаешь? — Давай, умник! Есть идеи?
Голос зол: Дин наэлектризован и накачен кофе по самое не хочу. Он, кажется, толком не спал уже неделю. Сэм высказал бы ему все о том, чем он считает их бесполезное хождение по кругу — без зацепок, без адекватных сведений, — но скандал был бы, наверное, худшим, чем может закончиться этот бесконечный день — множество дней, слившихся в один, — поэтому Сэм просто опускает голову, признавая поражение, и говорит, почти неслышно:
— Нет. Нет.
Дин отворачивается — резкое, порывистое движение — и смотрит на стену, испещрённую надписями, разрисованную стрелками, ведущими от одной фотографии к другой. Лабиринт записей, который появляется вместе с табличкой «Не беспокоить» на ручке двери везде, где бы они ни останавливались, расцвечен цветными стикерами, словно сигнальными огнями.
— Чёрт, — раздраженно выплевывает Дин, и Сэм видит, как его ладони сжимаются в кулаки. — Мы уничтожили две базы, и по нулям. Я не знаю, что нужно было сделать, чтобы заставить этих мудаков говорить. — На удивление, выходит немного виновато, но Сэм лишь качает головой — уж что-что, а пытать Дин умеет, спасибо мудаку Аластору, к которому Дин пошёл в ученики. По определённым причинам. На четыре месяца. Сэм про себя называет это братово обучение «рабством» и старается не вспоминать.
— Пошли пожрём, — вздыхает Сэм. — И напьёмся.
Это поражение. Они оба понимают это, и от осознания данного факта обоим крайне паршиво.
Они выходят из номера в душную ночь и возвращаются спустя три часа абсолютно трезвые и злые. Это самая провальная попойка в их жизни. Кругом одни провалы.
Дин, словно гончая, замирает возле двери их номера и делает движение рукой.
Что-то не так, без слов понимает Сэм, бесшумно придвигается к брату и медленно открывает дверь.
Дин входит первым, буквально оттесняя Сэма, заслоняя его собой. Возле окна кто-то стоит, опасно открыто — хоть сейчас в спину стреляй. Дин достает пистолет и проходит в номер. Сэм не успевает остановить его.
— Уборка номеров? — язвит он. — Читать умеешь, нет, амиго?
Мужчина разворачивается и делает шаг к братьям.
— Вы ищете Миллениум?
— Ты кто, блять, такой? — Дин кидается вперед, и Сэм видит, как мужик ловким движением выбивает у брата пистолет, заламывает руку за спину и заставляет опуститься на колени, как будто какого-то новичка-новобранца. Вот только Дин — почти идеально подготовленный солдат. Блять. В какое дерьмо они опять вляпались?
— Полегче, чувак! — Сэм осторожно приближается на несколько шагов. — Отпусти моего брата, и мы поговорим.
Дин хрипит в захвате и пытается материться, но мужчина вдруг отпускает его, толкая вперед. Дин неуклюже падает, скользя щекой по обшарпанным доскам.
— Хорошее оружие, — говорит мужик, вытаскивает обойму и отдает пистолет Сэму, который забирает его, удивленно приподняв брови. Да что здесь происходит, черт возьми?!
Дин поднимается и встает между ним и незваным гостем. Мужик смотрит снисходительно. Дин прекрасно знает этот взгляд — взгляд командира на провинившегося солдата — и ненавидит. Окровавленное лицо отца встает перед глазами — и он разочарован как никогда.
— Кто ты? — отрывисто произносит Дин, стараясь не согнуться под тяжестью этого взгляда, под тяжестью всего, что случилось.
— Моё имя Питер Фергюссон, — хрипит мужик в ответ. Его голос будто простужен, и в каждом слове слышится странный тягучий выговор. — Я из организации Хеллсинг. У нас общее дело, ребятки, я…
— Да что ты, — заносчиво обрывает его Дин, но Сэм хватает его за рукав, пресекая удар в зачатке. Все-то ты знаешь, братец!
— Прошу вас продолжайте, — говорит Сэм с нажимом, замечая холодный взгляд брата: пусть осуждает, сколько хочет, но если это сдвинет их с мертвой точки, то он готов послушать, что скажет этот старый вояка, чем-то напоминающий отца. — Может, присядем?
Через час Фергюссон охрипшим голосом — он не привык столько разговаривать — заканчивает рассказ. Винчестеры молчат. Что ж, он ожидал реакции похуже.
— Мы с братом должны обсудить твое предложение, — говорит, наконец, Дин, складывая руки на груди. — Погуляй, чувак.
Фергюссон кивает, выходит за дверь. Он мог бы скрутить братьев в бараний рог и прислать Интегре посылкой. Но… Если бы у него были сыновья, наверное, они были бы похожи на этих парней.
Если бы…
18. Небо Лондона
— Подъём! — Дин чувствует мягкое, но настойчивое прикосновение к плечу. Сэм.
— Ещёп’тьминут’ек…
— Вставай, придурок! — Тон у брата слегка разочарованный. — Забыл, что ли, всё?
Дин смутно припоминает, что вчера Сэм говорил что-то о том, что им не мешало бы прикупить шмоток и посмотреть Лондон, но Фергюссон будто с катушек слетел и умотал Дина так, что, придя домой, он завалился на кровать и, не слушая брата, так и уснул под его монолог.
Он слышит, как Сэм, неразборчиво ругнувшись, уходит, а через пять минут в нос бьёт аромат свежего кофе. Заварил, засранец. Подмазывается.
Дин открывает глаза и садится на постели.
— В душ и поехали,— жёстко рубит Сэм и упрямо вскидывает подбородок. — А то в пробки попадём.
Дин одним глотком осушает крохотную чашку эспрессо, идёт в душ, наскоро смывает с себя пот и грязь. Жизнь начинает казаться неплохой, даже не стервозной тёткой.
Они выходят в промозглую серую хмарь и торопливо залезают в Импалу.
— Обещали солнце. — Сэм мямлит, словно оправдываясь за непредсказуемую лондонскую погоду.
— Я привык. — Дин хлопает брата по плечу и улыбается. — Куда едем, умник?
— Камден-Таун, — и, глядя на недоуменное лицо брата, усмехается. — Тебе понравится, обещаю.
— Тогда давай, гугл-карта, куда рулить?
Спустя полчаса отборного американского мата, двух перепалок и попытки Дина к чертям собачьим развернуть Детку и поехать обратно, досыпать, они добираются до…
— Блять. — только и может сказать Дин. — Блять. Платная стоянка, чувак, только так.
Дин, остановившийся посреди дороги, близок к панике. Его взгляд хаотично мечется от одной огромной витрины к другой, от непонятного пола существа, которое сидя возле стенда с панковской одеждой, раскрашивает всем желающим волосы из баллончиков кислотной краской, и…
— Дин! — голос брата возвращает его в реальность. — Нам сигналят. Парковка: налево и вперёд.
Когда, наконец, они ставят детку на разлинованное место и, отдав пофигистично глядящему телек сторожу пять фунтов, добираются до тех витрин, на которые залип Дин, Сэм говорит:
— Самый большой блошиный рынок в городе, — он улыбается, не скрывая ехидства, — я знал, ты оценишь.
— Сучка.
Сэм ржёт и пытается растворится в толпе, оставив Дина наедине со всем этим хаосом. Дин подрывается и догоняет брата.
— Не теряйся! — кричит ему Сэм, но Дин всё равно с трудом различает его голос среди гомона толпы. Дин, расталкивая людей плечами, бесцеремонно хватает Сэма за руку, сжимает его ладонь.
— Это как заселение в общагу. — Сэм улыбается так беззаботно, что Дин даже не огрызается на упоминание Стэнфорда. Только заноза где-то глубоко внутри вновь дает о себе знать лёгким покалыванием в груди. Словно застарелый шрам.
Они протискиваются вдоль бесконечных рядов с разномастными товарами, заходят в несколько лавок и откровенно стебут друг друга, примеряя фриковские клёпанные куртки с шипами и кучу браслетов. Несколько раз их принимают за пару и, в надежде что-то продать, предлагают семейную скидку, и в другой раз Дин бы начистил незадачливым продавцам рожи, но сегодня они с братом лишь смотрят друг на друга и хохочут, до слёз и колик в животах.
Когда они выходят из очередного магазинчика, их внезапно ослепляет нестерпимо яркое и тёплое солнце. Пока они ищут, где купить солнечные очки, Динов нос подозрительно краснеет, и он остервенело чешет его. Приходится взять еще и крем от солнечных ожогов.
Сэм расплачивается в лавке, похожей на гремучую смесь аптеки и дома ведьмы.
— Чувак, ты уверен, что это поможет? — Дин изучает баночку с жирной белой субстанцией внутри.
— Думаешь, почернеет и отвалится? — беззлобно огрызается Сэм. — Лучше всё равно ничего не найти.
И вдруг он вырывает у Дина баночку и зайцем улепётывает от брата. Дин, толкаясь и матерясь, следует за ним. Он настигает Сэма и заламывает ему руку, пытаясь вырвать крем из длинных братовых пальцев. Толпа обтекает их, словно вода стоячий камень, расходится в стороны, но людям, идущим мимо, всё равно на братьев. Сэм снова смеётся, открывает банку и втирает крем в Динов нос. Пахнет ментолом — крем приятно холодит кожу, жжение утихает, и Дин вдруг вспоминает, что не ел ничего с самого утра.
— Пошли в восточную часть. — динорадар у Сэма настроен отлично. — Поедим.
Пока они добираются до палаток с едой, им предлагают купить китайский фарфор, контрабандные волшебные грибы и снять девочку на ночь.
Дин понимает, что они почти на месте, улавливая фантасмагорию ароматов, усиливающуюся с каждым шагом. Запахи бьют по рецепторам: пряные и острые восточные ароматы мешаются с запахом колбасок и бигуса, пахнет свежей рыбой, кайенским перцем и еще чёрт знает чем.
Они с Сэмом покупают азиатские лепёшки с мясом и овощами, выбираются к какой-то лестнице и едят, сидя прямо на нагретых солнцем ступенях.
Сэм задумчиво вертит в руках банку колы и рассеяно смотрит куда-то вдаль, на бесконечные ряды палаток.
— Хороший день.
— Да, — соглашается Дин. — Неплохо.
— Ага. Толь… — Сэм не договаривает и резко замолкает.
Дин настороженно смотрит на брата:
— Не думай, что я не услышал. Договаривай.
— Голова болит. — жалуется Сэм. — Солнце…
— Солнце? — переспрашивает Дин, но Сэм перебивает его. Слова отрывисты и злы.
— Не так что я-выкину-шкаф-в-окно. — и повторяет с нажимом, — Солнце.
— Я понял, понял, приятель! — Дин примиряюще поднимает руки вверх. Он не хочет портить волшебство этого дня банальной ссорой. — Пойдём, купим тебе дамскую шляпку, Саманта.
— При… — Сэм вдруг замолкает и прижимает руку к лицу. Сквозь пальцы сочится кровь, лицо у брата белое, как мел. Сэм испуганно смотрит на Дина, сквозь Дина и заваливается на брата.
Тишина. Тишина оглушает, звенит в ушах. Время застывает. Дин застывает.
— Сэмми…— беспомощно шепчет он, удерживая брата за плечи.
— Громче.
Дин смотрит на брата. Тот медленно, невыносимо медленно открывает глаза, и они черны. В них клубится тьма.
— Скажи это громче.
И Дин подчиняется:
— Сэмми!
— Меня зовут Сэм. — Сэм не сопротивляется, позволяя Дину стискивать его плечи. — Ты назвал меня так.
— Отпусти его, мразь! — Дин чуть ли не кричит, сжимая брата сильнее — на плечах останутся синяки.
— Как можно? Такое не отпускают, ты же знаешь. Я вижу, ты знаешь. — Сэм жутко улыбается: больше похоже на оскал. — Ты пах гарью и смертью. Ты знаешь.
Сэм вдруг запрокидывает голову и обмякает, воском оплывая у брата на руках.
В мир возвращаются звуки. Дин слышит их остро: какафонию из людского гомона, боя часов, шелеста листьев. Дин оглушён и раздавлен, голова Сэма на его коленях и со стороны кажется, что брат просто спит. Если бы не перепачканное кровью лицо. Толпа так же безразлично огибает их, расходится и соединяется вновь в единый поток.
И Дину только и остаётся, что беспомощно смотреть во вновь затянувшееся тучами низкое небо Лондона.
19. Превращение
Сэм стоит посреди огня, словно вычерченного нестерпимо-красным в этой зольной темноте. Пахнет горелым мясом и палеными волосами, и Сэм зачем-то — боже, какая глупость! — смотрит на свои руки, кожа с которых слезает, как будто мягкая шкурка персика. Он умирает, превращаясь в гарь, в черные-черные пятна на потолке, полу и стенах — и это даже не похоже на боль: это словно воспоминание. Да, все уже происходило — когда-то очень давно, когда его еще почти не существовало. Это невозможно объяснить. Это невозможно понять. Это можно только почувствовать.
Какой-то человек сидит на стуле с высокой спинкой перед огнем — перед ним — и с интересом смотрит на превращение. Сэм видит, что вместо глаз у человека два блика очков, вместо рта — косая щель, а вместо души — ничего. Человек все поставил на черное — и не проиграл, обретя взамен этой бесполезной детали нечто куда более важное — способность все обращать в гарь и прах.
Прах к праху. Плоть к плоти. Кровь к крови.
Сэм ощущает во рту соленый железистый привкус, смешанный мерзкой горечью и приторной сладостью гнили.
— Сколько мне еще ждать, мальчик? — говорит человек, и блики пламени на стеклах очков превращаются в узкие змеиные зрачки. — А, Сэм?
Огонь распахивает пасть и проглатывает Сэма — то, что от него осталось — и последнее, что он чувствует, — жесткий и обжигающе горячий удар змеино-огненного хвоста себе по лицу, последнее, что он видит, —жуткую перекошенную улыбку человека, состоящего из темноты и гари, последнее, что он слышит, — свое имя, застывшее в воздухе полувопросом-полуприказом.
— Сэмми?
Дин одной рукой прижимает брата к кровати, а другой бьет по лицу — звонкая пощечина, — но Сэм не просыпается. Хотя Дин не знает, сон ли это вообще. Скорее, какое-то жуткое шоу, которое крутят на дешевых каналах по ночам — страшилки для детишек, не желающих вовремя ложиться баиньки. Когда он сам спросонья врубается в то, что происходит, Сэм парит над кроватью, как в гребаном «Изгоняющем дьявола»: выгнут дугой, голова откинута и глаза открыты – стеклянный невидящий взгляд в пустоту. Дин тупо пялится, не веря своим глазам: все это слишком даже для него. Все это чересчур страшно.
Дин вскакивает, хватает брата за руку — горячая — и тянет вниз. Сэм будто ничего не весит. Сэм сдвигает предметы — тяжелый древний шкаф скользит по полу, как игрушечный. Сэм не может контролировать то, что делает.
Дин не может контролировать то, во что превращается его брат, единственный родной человек, который у него остался в этой сраной жизни. Ладонь сама складывается в кулак — и Дин бьет: смазанный удар в челюсть, почти по касательной. Дин не знает, как еще остановить это, не причинив Сэму вреда большего, чем синяк на роже.
— Сэмми, ну же… — просит Дин. Голос ломается, превращаясь в сорванный хрип, будто в глотке застряло что-то. — Пожалуйста, не заставляй меня…
Он не договаривает. Сэм резко поворачивает голову — шейные позвонки неприятно хрустят — и смотрит на него в упор. Губы растягиваются в хищной косоватой улыбке. Дин отшатывается: воспоминание темной ноябрьской ночи, расцвеченной красным от огня и крови, вспыхивает перед глазами. Тот человек…
Тогда, двадцать лет назад, у того ублюдка, который забрал Сэма, была точно такая же мерзкая улыбка, испугавшая его до полусмерти. Даже сожжение матери и нечеловеческий крик отца, похожий на вой умирающего зверя, его так не напугали, как этот оскал. Видимо, дети реально видят мир как-то иначе.
Дин не может выдавить из себя ни звука. Комок в горле превращается в удавку, и он задыхается. Сэм не сводит с него глаз — и Дин вдруг понимает, что это брат. Сэм убивает его.
Комната расплывается — луна, подсматривающая в окно, становится мутным пятном, ничуть не прекрасная — бесполезная среди нахлынувшей со всех сторон темноты, невыносимо воняющей гарью. Дин хрипит и скребет пальцами пол: жаль не земля — впору рыть могилу. Все почти закончено — Сэмово превращение почти закончено. Кто бы там ни стоял за всем этим — Миллениум, черти, вампиры — они победили.
Последнее, что Дин чувствует, — адский жар, стекающийся по телу, последнее, что слышит, — шум бешено несущейся в никуда крови, последнее, что видит, — размытый силуэт брата. Он проиграл — не уберег и не спас. Это поражение. Гребаный финиш.
— Нет…
Удавка на шее ослабляется — Дин делает вдох: легкие наполняются воздухом, твердым, как камень.
— Боже, нет.
Сэм нависает над братом и боится прикоснуться к нему. Что он сделал?
Это он сделал?
Пальцы дрожат: хорошо, что Дин не видит — Дин скрючивается на полу, прижимая руки к груди, и просто дышит, потому что это вшито в подкорку, базовые инстинкты: дыши — не то сдохнешь. Кое-что еще вшито туда же: Сэмми — сдохни, но защити. И с этим, кажется, у него проблемы.
Сэм наклоняется ближе. Дин чувствует, что брат пахнет гарью — запах доставляет боль и саднит горло. Дин протягивает руку — какое бессилие — и Сэм сжимает ладонь в ответ.
Дин закрывает глаза: Сэм здесь, господи боже. Сэм не сгорел в этом превращении в пустоту и пепел.
Пока что не сгорел.
20. Бабочки
Последняя преграда с оглушительным грохотом ломается, осыпая их ливнем острых деревянных щепок, обдавая волной жара и дыма.
Дверь из толстого куска прочнейшего дуба разлетается горящими головёшками, и в проходе появляется криво ухмыляющийся Ян Валентайн.
За его спиной стоит армия солдат Хеллсинг, и Интегра, рыча от бессильной злобы, пятью выстрелами выводит на лице ублюдка ровный крест. Тот лишь ухмыляется шире:
— Попалась, сучка
Дин, всё это время пытаясь найти хоть какой-то путь отступления и инстинктивно сжимая братовы пальцы, выступает вперед, заслоняя собой и брата, и Интегру, и старикашек, у которых от рыцарей круглого стола только, собственно, стол.
— Заткнись, — коротко кидает он и всаживает всю обойму в чёртова выблядка.
Ян лишь смеётся, громко, с удовольствием, запрокинув голову и содрогаясь от хохота.
— А вот и братья-акробатья! — кривляется он: Валентайну хочется растянуть удовольствие, убить всех и каждого, умыться в их крови, словно какому-то крутому гангстеру. Выпить всю их кровь до капли, ломать, ломать им кости, потрошить их тела... Это ведь даже круче, чем в компьютерных играх: работа с натурой, так сказать. Ян никогда не пробовал себя в роли художника, но уверен, что кишки англичашек будут просто прекрасно дополнять интерьер этого пафосного зала. Что до Винчестеров…
— Ребятки, да вы хиляки, хех. Хотя что я, если ваша вампирская сука не смогла ничего. Он щёлкает пальцами, и толпа упырей за его спиной начитает копошиться, шевелится, будто куча червей. Из глубины коридора доносится отчаянный крик. — Мои мальчики рвут её на кусочки. И это вся твоя защи...
— Ха.
Ян давится словами и чуть удивлённо смотрит Дину за спину.
Сэм выходит и, склонив голову набок, повторяет:
—Ха! — Получается звонко, по-мальчишески, словно дразнилка.
— Хм, — чуть удивлённо тянет Ян, но затем вновь лыбится. С тебя я и начну, мудло ты...
Ян вдруг давится словами, хватаясь за горло. Дин кидается к брату, но тот лишь поднимает ладонь в предупреждающем жесте — и Дина будто приклеивает к полу.
Сэм мягко ступает вперёд, небрежно взмахивая рукой — и Дин чувствует, чувствует, как воздух давит, словно он на дне океана, погребён под толщей воды, как какой-то долбанный Барбосса. Давление чудовищно, воздух тяжёл и давит на плечи, тисками сковывает грудь, не даёт вдохнуть.
Армию упырей размётывает, и они болтаются, пришпиленные к стенам, будто бабочки в коллекции энтомолога-любителя. Давление нарастает, и Дин, понимая, что они долго не протянут, сипит:
— Сэмми.... — Он чувствует вкус крови на языке, чувствует, как у него ломается зуб, но заставляет себя произнести еще раз: — Сэм...ми..
Сэм поворачивает голову и, сфокусировав взгляд на Дине, слабо улыбается - еле заметное движение губ — и давление спадает, Дин делает рваный вдох: он не может двигаться, но хотя бы дышит. Он слышит хрипы за спиной — значит, остальным тоже стало легче.
А Сэм плавно, по-кошачьи мягко подходит к Валентайну, прижатому к стене и ухмыляется:
— Ха. — Он вновь по-птичьи наклоняет голову. — Червячок попа-а-ался на крючок. Да вот только рыбка — я. – Сэм вновь усмехается, и Ян задушено хрипит:
— Что ты... Что ты такое, сука? А-а-а-а!!! — Ян кричит, из его рта течёт кровь, много, много крови, глазные яблоки лопаются и вытекают из глазниц, будто слёзы. Ян лишь может, что кричать, вопить, перемежая проклятия с мольбами о пощаде:
— Сука!!! Тварь, нет, я всё скажу! Хватит, выродок! Я...
Вдруг его охватывает сине-фиолетовое сияние, и Ян, перед тем как рассыпаться горсткой чёрного пепла, орёт:
— Миллениум!..
Сэм разочарованно хмыкает и разводит руки в стороны: и упыри расплющиваются, взрываются фонтанами крови и ливера, заливая Сэма красным с головы до ног — энтомолог охладел к своей коллекции.
И тут Дин вдруг понимает, что это был аперитив: они, они следующие. Они — основное блюдо. Давление исчезает, и он слышит отчаянный шёпот Интегры:
— Сделай что-ниб... нибудь... Винчестер!
Дин срывается с места и обнимает Сэма, налетает на него и хватает, сжимает его плечи, лихорадочно шепча:
— Сэмми, хватит, возвращайся, Сэм! — Он чувствует, как Сэм каменеет и упрямо продолжает, — Сэм! Сэмми...
— Ты звал меня из темноты... — Сэм вдруг обмякает и становится тяжёлым, неподъёмным, будто весит тонну. Дин не удерживает его, и Сэм падает на залитый кровью пол. Дин оседает следом и обнимает, прижимает к себе. Краем глаза он замечает Серас, лежащую, скрючившись в позе эмбриона, и расширенными от ужаса глазами смотрящую на Сэма.
Дракулины гораздо, несравнимее сильней упырей, но Дин даже боится представить, какую боль пережила она.
Пришпиленная, словно бабочка.
Дин слышит щелчок за спиной – спутать этот звук с чем-то другим невозможно – и оборачивается, все равно надеясь, что ошибся. Интегра взводит курок. Револьвер в руке не дрожит, несмотря ни на что.
— Нет, — кричит Дин и закрывает безвольно осевшего на пол брата собой. — Он не... опасен. Это просто... — Дин пытается объяснить, но, кажется, это бесполезно.
— Не опасен? — хрипит Интегра. — И ты смеешь такое говорить после всего, что произошло?
Дин выпрямляется и смотрит на нее с плохо скрываемой злостью.
— Отойди, — говорит Интегра, но держит его под прицелом.
— Зачем же? Стреляй.
— Я не убиваю людей.
— Мой брат человек, – с нажимом произносит Дин и стискивает ладони в кулаки – костяшки белеют: если бы Сэм был в норме, то сразу бы понял, что он в одном шаге от того, чтоб отвернуть Интегре башку. Но Сэм не в норме – ни черта не в порядке, – лежит сломанной куклой, вымазанный в чужой крови. Под ней Сэм наверняка бледен, как мотылек. Мотылек, которому оторвали крылья.
— Твой брат, — палец Интегры выжидающе замирает на спусковом крючке, — монстр. Отойди.
— Нет. — Дин расставляет руки в стороны. — Тебе придется убить и меня тоже.
— Что ж, это война.
Интегра нажимает на крючок — выстрел оглушает и как будто имеет эхо. Дин инстинктивно пригибается, но остается жив каким-то чертом. Эта белобрысая стерва не могла промахнуться.
— Алукард, как это понимать?!
Алукард убирает пистолет под плащ. Пуля Интегры, сбитая пулей Касулла, застревает в стене.
— Мне интересно, — говорит Алукард, ухмыляясь, — что такое этот человечек. Целую вечность мне не было так любопытно.
***
— Прекрасно, герр Эйвондейл, просто чудесно! — Майор аплодирует своими пухлыми ладошками, пересматривая то, что увидел Ян перед смертью. Ваш проект... весьма и весьма любопытен.
— Спасибо, герр майор! — Эйвондейл искренне рад, что не подвел и оправдал ожидания. — Вот только... — он нервно прикусывает палец, как обычно, до крови, — только…
— Что такое? — Майор смотрит на него, жёлтые глаза светятся в полумраке штаба.
— Больно своенравный, — находится Док.
— Но вы же исправите, Док? — Майор подходит к нему и хлопает по плечу — обманчиво мягко, по-дружески, и Док внутренне содрогается.
— Да. Да. Я исправлю, — мямлит он Майору в спину.
***
— Уолтер — Интегра до сих пор кашляет кровью, и Уолтер вновь и вновь подаёт ей свежий платок. — Уолтер. Звони Коулу.
— Экзорцисту? Может, лучше Конст...
— Не смей при мне произносить имя этого ублюдка. Звони Расту. Почему все сегодня заставляют меня повторять?
— Да, леди Интегра. Как прикажете.
21. Симбиоз
Дисклеймер. Наша любовь к «Настоящему детективу» не знает границ, поэтому в этом драббле появляются Раст Коул и Марти Харт.
Дин враждебно смотрит на мужика, шагающего в дверной проём. Он высок, подстрижен по-военному коротко, и он курит.
Курит с таким видом, словно это обычное дело — пыхтеть, как паровоз, в Доме Хеллсингов. Такое только Интегре позволено, остальных Уолтер вытуряет на улицу или плац. Туда, парни.
— Мистер Коул, мистер Харт. — Уолтер склоняется, прижав одну руку к груди и тут же подаёт второй пепельницу. — Пива?
— Очень кстати, — отвечает тот, что пониже. Мистер-мать-его — Харт, кажется?
Сэм нервно дёргается, Дин успокаивающе кладёт руку на его плечо, чувствуя, как напрягаются и каменеют мышцы под его ладонью.
— Не подпускай его ко мне... — Сэм шепчет еле слышно, но Дин разбирает и лишь сильнее сжимает братово плечо.
— Сэмми...
«Я с тобой, я здесь, я не дам причинить тебе вред» — всё в одном слове «Сэмми».
Раст скидывает Уолтеру в руки пальто и подходит к Сэму.
— Чувак! - Дин предупреждающе вскидывает руку. - Никаких фокусов! Ясно?
— Отойди, Винчестер! — Голос хриплый, прокуренный, с властными интонациями. Интегра.
Дин не отвечает и продолжает стоять между Растом и братом, заслоняя его, как вдруг чувствует жёсткое прикосновение к запястью:
— Отойди, парень. — Марти тянет его за собой, в сторону от Сэма. — Отойди. Не мешай этому мудаку работать.
Раст вскидывается, поворачивается к Харту и показывает ему средний палец.
— Ты никогда не верил в меня. — Голос Раста глухой, с хрипотцой, но Дин слышит в нём явную усмешку. Марти не остаётся в долгу и тоже вытягивает средний палец, ухмыляясь:
— Никогда не верил, мудло ты этакое.
Дин вдруг думает, что эти двое похожи на престарелую супружескую пару: терпят друг друга, потому что срослись, вплавились и теперь не разделить, как ни старайся.
Дин думает о том, что же пришлось пережить этим двоим, чтобы прийти к этому.
Дин думает о чём угодно, только не о сжавшемся в комок Сэме, в которого, прикуривая очередную сигарету, пытливо вглядывается Коул.
Марти уводит Дина чуть в сторону, а Раст шагает, становясь почти вплотную к Сэму, и произносит:
— Достаточно заглянуть в глаза, и там все написано. — Раст затягивается и, выдохнув дым, который, как на секунду кажется Дину, закручивается витиеватой спиралью, продолжает: — Каждый чем-то одержим, ты в курсе? Главное, не врать себе насчет того, что творится в голове, — он кончиками пальцев дотрагивается до Сэмова лба, — в запертой комнате.
Он подаётся ближе, невозможно ближе к Сэму, почти касаясь его щеки кончиком носа. Сэм отшатывается, но Раст кладёт ладонь на его затылок, прижимает, не даёт увернутся.
Мгновение застывает, время останавливается, и Дину кажется, что даже секундная стрелка на настенных часах замирает. Коул пристально вглядывается в лицо Сэма, потом ладонями обхватывает голову брата: одна рука на макушке, другая на щеке, — и застывает.
— Что...
— Он смотрит. — Марти шепчет, глядя на Раста, как на восьмое чудо света. — Он смотрит...
Проходит несколько секунд, и воздух разряжается, словно перед грозой, пахнет озоном, а Раст вдруг убирает ладони, опускает руки и медленно наклоняет голову вбок. И Сэм зеркалит его движение, синхронно качая головой. Дин не может разглядеть всей картины, но ему кажется, что глаза у Сэма тёмные, чёрные, и он...
— Дебил! — Марти стальной хваткой вцепляется в его руку — Сукин ты сын, не смей! — шипит он, но Дин всё равно рвётся, рвётся к брату, как вдруг Марти резким толчком бьёт в шею, и Дин обмякает, оседает на пол куском бесполезного желе.
— Хм-м… — повторяет Сэм. — Ты видишь… Не интересно.
— Я вижу. — Раст подаётся вперёд и выдыхает Сэму в губы: — Дин!
Сэм отшатывается, но Раст обхватывает его за запястья, с силой давит и прижимает его к себе и вновь повторяет:
— Дин! Дин.
Сэм замирает и немигающим взглядом смотрит на него.
— Д… Дин…
Сэм закатывает глаза и оседает на пол. Раст синхронно с ним заваливается мешком на холодную мраморную плитку.
Дин рвется из хватки Марти, тот его отпускает и сам подскакивает к Расту.
У Сэма кровь стекает тонкой струйкой изо рта и носа, у Раста кровь течет изо рта и носа, у Сэма и Раста запястья в синяках.
Тишина оглушает, и Раст шепчет:
— Он человек. Но болен. Это симиоз. Симбиоз.
Продолжение в комментариях.